Суровый берег

Они искренне рады были, когда Степанченко рассказал, что капитан нашел сына, желали ему всякой удачи.

— А то знаете… — говорил Степанченко, понижая голос. — Один раз эвакуированные на станции грузились, и женщина шапчонку детскую полосатую с кисточкой держала, так капитан прямо кинулся к ней, а потом враз повернулся и пошел так шибко, что насилу догнал его. Видно, сынишкина тоже такая была.

Подполковник Медведько, Комаров, политрук и новый командир роты — капитан инженерных войск, вышли из-за угла просеки. Снега кругом было столько, что деревья, казалось, утонули до половины и расчищенная дорога через поляну напоминала широкий противотанковый ров. Медведько первым перелез через снеговую наваль, пошел напрямик к стоявшим у опушки людям. Неуклюжий и громадный, в белом, перепоясанном ремнем полушубке, он вполне оправдывал свою фамилию. Остальные командиры еле догнали его уже возле самых землянок.

— Здравствуйте, лесовики, — громко сказал подполковник, подходя к выстроившейся роте.

Затем, выслушав рапорт помощника командира, он сразу же махнул рукой.

— Вольно!

Обойдя строй и внимательно вглядываясь в худые, но возбужденные лица, потемневшие от стужи и ветра, бородатые и бритые (половина бойцов успела соскоблить щетину и была выстроена в первой шеренге), Медведько насупился, отошел к середине линейки.

— Восемь лет сам солдатом был, — заявил он, обращаясь к людям. — Мерз в строю, когда приезжало начальство, на солнце парился. Не люблю парадов. А только сегодня хотел вас всех увидеть вместе.

Он вдруг шагнул вперед, прижал к животу стоявшего напротив него маленького красноармейца с поцарапанной щекой, затем выпустил его и сказал взволнованно, пересиливая одышку:

— Спасибо, друзья, за службу. От имени Военного Совета благодарю вас и от имени Родины. Будем мы живы или нет, а когда наступит победа, никто не забудет нашей дороги. И, может быть, вот тут, на этом самом лужку будет детский лагерь, и ленинградские огольцы слепят похожую на меня снежную бабу. И ты вот… — он шутливо ткнул пальцем все еще не оправившегося от смущения красноармейца, — приедешь сюда на собственной машине.

В строю засмеялись, а маленький боец фыркнул и закрыл ладонью рот.

— Разойтись! — приказал Медведько.

Поправив шапку и размахивая рукой, он направился к землянке, где оставил свои оба револьвера и палку.

— Тут пугать некого, — заявил он сразу по приезде. — Сам я лесной житель.

Командиры пошли за ним.

Напившись воды, он собрался ехать, чтобы засветло добраться до западного берега, где после метели всё никак не могли справиться с разгрузкой и благодаря этому возникали «пробки» из сотен машин.

— Девять регулировщиков замерзли, обогревательные пункты замело, — сказал подполковник, пристегивая к поясу кобуру. — Проложили новые «нитки», прежних не откопать. Семь машин до сих пор не нашли. А там были люди.

Гроза трассы — подполковник Медведько ссутулился, сунул за пазуху свой неизменный маузер (коробку от него разбило еще в ноябре осколком мины).

— Береги людей, — повернулся он к новому командиру роты, стоявшему возле стола. — В них и сила и надежда. Вот как Комаров или Рахимбеков. — В первый раз подполковник назвал сегодня имя Асафа, и Комаров заметил, что голос Медведько стал мягче и что обращался он не только к командиру роты, а говорил для всех. — В сводках иной раз пишут: «Наши потери пять человек убитых и столько-то пропавших без вести». Сообщают одной строчкой, и всё. А за каждым словом «человек» стоит, своя жизнь, своя судьба, радости, горе, у каждого из них родные и близкие. Сколько же катастрофы в такой строчке?

Он, наконец, укрепил свое снаряжение, взял палку и боком, сгибаясь, выбрался из землянки. Шел легкий снег, и машина скоро пропала в белой пороше.

— Он сам землю копал, — сказал вдруг командир роты и повернулся к Комарову, стоявшему рядом с ним на дороге. — Когда у нас во время налета двенадцать человек в блиндаже засыпало…

Комаров не ответил. Ему было трудно покидать людей, с которыми он сжился, столько вынес, которые стали для него родными и близкими. Тем более трудно теперь, когда он нашел сына, а они потеряли своего Асафа…

— Мы все равно встретимся, Комаров, — сказал ему политрук, когда они утром в последний раз вдвоем обходили просеку и Комаров крепко обнял его на прощанье. — На войне, а может, и в Берлине. У меня и план города с собой. В магазине на Литейном купил. Станет посвободней — с бойцами буду улицы изучать. Может, кому и придется побывать. По крайней мере, не надо у жителей спрашивать, а ходи себе и разглядывай. Как в Боровичах.

Потом он расстегнул планшетку, достал тщательно завернутый в бумагу небольшой блокнот, записал ленинградский адрес Комарова.

— Дома у меня восемь яблонь в саду есть и четыре улья. После войны посылку тебе пришлю…

Он, видимо, еще хотел что-нибудь сказать, хорошее, теплое, но постеснялся и отошел.

Приходил прощаться и лесник. Кто-то из бойцов встретил его недалеко за поляной и сообщил, что завтра рота покидает эти места. Старик завернул на просеку и долго сидел в землянке у Комарова.