Суррогат для боссов Братвы

— Наверное, это недоразумение, — спокойно отвечает он. — Уверяю вас, офицер, мы ехали спокойно.

Офицер сужает глаза, но решает пока оставить все как есть.

— Просто будьте осторожнее, — предупреждает он, отступая от машины. Бросив последний подозрительный взгляд, полицейские отходят к своей машине и уезжают.

Я выдыхаю, не зная, что сдерживала дыхание, и облегчение захлестывает меня. Должно быть, полицейский узнал Максима. Я смотрю, как полицейская машина исчезает вдали, и сердце колотится в груди, как барабан. Максим смотрит на меня, его ледяные глаза наполнены нечитаемыми эмоциями.

— Это было слишком близко, черт возьми, — ворчит он под нос.

Я киваю, нервно растягивая губы между зубами. Я чувствую металлический привкус страха, смешанный с привкусом Максима на языке. Адреналиновый всплеск от столкновения с законом все еще держится в моих венах, заставляя меня чувствовать себя нервной и безрассудной.

Рука Максима вырывается, захватывая одну из моих неспокойных, чтобы ободряюще сжать ее. От его прикосновения у меня в животе завязываются узлы. Это извращение — возбуждаться от опасности, но в этом мужчине есть что-то такое, что пробуждает во мне дикость.

Отпустив мою руку, он включает передачу, возвращая машину на дорогу и поддерживая приличную скорость. На мгновение все затихает, кроме урчания двигателя Rolls Royce и нашего неровного дыхания.

Черт. Это было офигенно. Теперь я понимаю, как люди становятся адреналиновыми наркоманами, и я определенно вижу себя таковой.

И меня это ничуть не смущает.

ГЛАВА 18

ИВАН

Я хорошо помню свое детство. Виктор и Максим не помнят, а я помню.

Воспоминание промелькнуло в моей голове без приглашения. Холодная зимняя ночь, мы втроем ютимся в ветхом заброшенном здании, единственном убежище, которое мы смогли найти. Наше дыхание превратилось в туман в ледяном воздухе. Виктор, самый младший, дрожал от неконтролируемой дрожи, зубы стучали, как хвост гремучей змеи. Максим обхватил его руками, пытаясь поделиться теплом своего тела, но этого никогда не бывает достаточно. А я… я начеку, всегда начеку. Каждый шум, каждая тень заставляют мое сердце бешено колотиться. Но я не могу показать страх, не перед ними. Я — старший, защитник, тот, кто должен быть сильным, когда все, что я чувствую, это глубокий, оцепеневший холод, разъедающий мои кости.

Я помню голод, грызущий нас изнутри, как бешеный зверь. Пустые желудки, но еще более пустые глаза. Однажды я нашел в мусорном ведре наполовину съеденный сэндвич. Мое сердце подпрыгнуло от радости. Но радость быстро угасла, когда я понял, что на всех нас не хватит. Я разломал его на три, самые маленькие части, которые только можно себе представить. Мы ели его в тишине, каждый кусочек напоминал о нашем жалком состоянии.

В те дни у нас не было ничего. Ни тепла, ни еды, ни надежды. Но мы были друг у друга. Мы были стаей, наше выживание зависело друг от друга. Мы дали молчаливую клятву там, в темноте, где наши желудки болели, а тела замерзали: Мы поднимемся выше этого. Мы выберемся из этого ада, чего бы нам это ни стоило. Мы станем теми, кого боятся люди, а не теми, кто дрожит от страха.

Сейчас, стоя в этом роскошном особняке, окруженном богатством и властью, я не могу отделаться от чувства грусти. Мы добились всего, чего хотели, и все же в доме царит пустота, зияющая дыра, которую не могут заполнить ни деньги, ни вся власть в мире. Я смотрю на Софию, ее рука покоится на округлившемся животе, в ней наше будущее, наше наследие. Может быть, именно она — та самая недостающая часть. Может быть, она сможет заполнить пустоту, которая преследует нас с тех холодных, отчаянных ночей нашего детства.

Наступает утро, и я оказываюсь на кухне, в самом сердце острова. Меня посещает мысль, что мы никогда не сделали бы все это ради женщины, но София… она, черт возьми, владеет нами всеми. Мысль о том, чтобы "бороться" за нее, почти забавна.

И тут я вижу ее. Волосы Софии в беспорядке, как будто она только что встала с постели. Она лежит на диване, погрузившись в один из романтических романов. Вид ее, такой расслабленной, такой домашней, что-то делает со мной. Как будто она вплелась в ткань нашей жизни, органично и безвозвратно.

Я прислоняюсь к дверному косяку, наблюдая за ней.

— Как прошло свидание? — Спрашиваю я, мой голос спокоен, но сердце не на месте.

Она поднимает глаза, на ее губах играет намек на улыбку.

— Это было… безумие.

Я придвигаюсь ближе.

— Правда? Лучше, чем то, куда я отвезу тебя сегодня вечером?

Она наклоняет голову:

— И куда же ты отвезешь меня сегодня вечером?

Я ухмыляюсь, мне нравится эта наша игра.

— Не будет сюрпризом, если я скажу тебе сейчас, правда?

Ее смех мягкий, музыкальный.

— Думаю, не будет.

— Так ты читаешь? — Я показываю на ее роман и не могу удержаться от ухмылки.

Она выглядит немного застигнутой врасплох, на ее щеках проступает румянец.

— Ну да, от скуки, знаешь ли.