Сущник

– Уже придумал. На ярмарке повешу плакат: «Милая Рита, скучаю, жить без тебя не могу, приходи в полночь к фонтану у ратуши». Напечатаю крупными буквами на интерлингве, благо печатный станок к тому времени уже изобрели.

– Конечно! – Рита просияла. – Так ты технологию печати возьмёшь? Какого-нибудь типографа-изобретателя прокачаешь?

– Подожди, я же не сказал, что согласен.

Рита его не слушала, продолжая расписывать выбранную ей эпоху. Как понял Марк, она искала в матрице такое время и место, где женщины-художницы были бы в почёте. И наткнулась на описание Нидерландов рубежа XV–XVI веков итальянцем Лодовико Гвиччардини: «Здешние женщины отличаются хорошими манерами и учтивостью, ибо, согласно с обычаями, с самого детства начинают свободно разговаривать с любым встречным, они сообразительны и проворны… Здешние женщины отличаются большой смелостью, светлыми волосами и возвышенным духом. Иногда они становились художницами, как Анна Смейтерс из Гента – жена скульптора Яна де Гера. Она была превосходной миниатюристкой».

Рита вызвала объёмное изображение, и в воздухе повисла малюсенькая половинка пшеничного зерна. Когда Кузя увеличил зёрнышко, на нём стал виден рисунок – мельница с крыльями.

– Это нарисовала Анна Смейтерс. Зёрнышко с мельницей она послала другой художнице, Марии Бессемерс, – восторженно комментировала Ритка. – Та вызов приняла и к мельнице пририсовала мальчика, держащего в руке другую, игрушечную, мельницу. И всё поместилось на половинке зерна! А ещё там были художницы Лиевина Бенинг, Катерина ван Хемессен…

– И кого из них ты решила прокачать?

– А вот не скажу! И ты мне не говори про своего бота. Мы будем искать друг друга и найдём!

Голограмма зёрнышка продолжала висеть в воздухе. Марк смотрел на мальчика с мельницей на ладони и понял, что хочет в эту маленькую, аккуратную страну. Вместе с Ритой.

* * *

– Нидерланды? Почему бы и нет, – отец был рассеян в тот вечер и отвечал после долгих пауз, думая о чём-то своём. Явно на его работе случилось нечто экстраординарное, но что именно, отец держал в тайне даже от мамы. Марчик подступил к нему с расспросами, невзначай напомнив, что сам-то он не чужой для «Макрокванта», целый месяц провёл на базе, но в ответ получил задумчиво-отстранённый взгляд. Вот тогда Марчик и посвятил отца в свои проблемы, надеясь разговорить его.

– Какой, говоришь, век? Шестнадцатый? – физик оттопырил губу, глядя куда-то вдаль. – Хороший век. Костры, массовые казни, наёмники-авантюристы. Я тоже любил приключения. Для практикума выбрал бота-китобоя и гонялся по морю за белым левиафаном. Лишние баллы за коррекцию матрицы я не получил, зато себя испытал. Всяко лучше, чем сидеть за чертёжным столом.

– Тогда уже были компьютеры, пап. Я же говорил тебе, что выбрал конструкторское бюро в двадцать первом веке. А сейчас Ритка зовёт в шестнадцатый.

– Ну и зачем тебе гэсты?

– Ты не понимаешь. Гэстинг произвёл революцию, с него началась наша эпоха вечников. Если бы люди не научились подменять свои тела, то не было бы ни криокамер, ни ковчегов, да и войны между глобами и стоперами не случилось бы.

– Революция произошла раньше, как раз в шестнадцатом веке, – Сергей Николаевич поднял вверх палец. – «Где работает машина, там не болит спина» – это придумали уже тогда. А спустя четыреста лет сей афоризм логически завершил поэт Поль Валери: «Сними с человека кожу – и обнаружишь машину». Заметь, это сказал поэт, представлявший Францию в первом мировом правительстве, в Лиге Наций. А ещё Валери написал:

О гордый ростр златого корабля,

Несущийся среди валов солёных…

Змеёй скользят изящные борта

И нежатся среди объятий пенных.

И, влажная, прекрасна нагота

Сверкающих обводов драгоценных.

Восхитительно, да? О мёртвых вещах он писал, как о живых, а в живом видел механику. Всё спуталось в человеческих умах, и началось это как раз в шестнадцатом веке, в северной Европе, выбравшей машинный путь развития цивилизации.

– Пап, я давно хотел спросить. Ты много стихов знаешь наизусть. Ты их запоминал сам или с помощью нейростимулятора?

– Любимые стихи – сам. А в целом… Я же филологией профессионально занимался.

– И сменил на физику? Зачем тебе физика?

– Видишь ли, Маркус, я в детстве был слишком романтичен, бредил морскими путешествиями, первооткрывательством. Но ничего этого в нашей жизни нет, и что мне оставалось? Разложить романтику на составляющие, отделив бред от путешествий. Филология, словесность – это бред. А путешествия – это наши зонды на границе макромира, только там новое и можно открыть.

– И что зонд открыл?

Сергей Николаевич воззрился на сына: вот ведь, подловил!

– Вижу по тебе, что-то знаешь. Ну, откуда сведения?

– Да ничего я не знаю, – Марик чуток испугался жёсткого, настороженного взгляда отца. – Ты все ресурсы у Кузи забрал, это видно по управлению климатом. И понятно же! Раз ты делаешь расчёты на кибере ковчега, который автономен и недоступен для других ковчегов, значит, что-то ты нашёл и скрываешь…