Сущность зла

— И на тебя тоже. Но больше на дедушку.

— На дедушку Вернера? Но за что?

Клара машинально подняла руку к волосам. Намотала прядку на указательный палец, несильно потянула.

— Как ты думаешь, я должна попросить прощения? Теперь, когда дедушка болен, наверное, должна.

— Как я могу что-то думать, если не знаю, что случилось?

— Я хотела поиграть с куклой из шкатулки сердечком. Кукла была такая красивая.

— Из шкатулки сердечком?

Клара приподнялась, потом снова опустила головку на подушку.

— Там была кукла. На чердаке.

— Дедушка рассердился?

Она как будто не слышала вопроса.

— Шкатулка была вот такая. — Она показала руками размеры. — Там были всякие старые вещи. Нехорошие фотографии и кукла. Но кукла была красивая.

Нехорошие фотографии.

— Что за фотографии?

— Фотографии из кино. Кино на Хеллоуин, — серьезно разъясняла она, видя мое недоумение. — Фотографии из кино про зомби. Только зомби лежали на земле. Может, то были сломанные зомби, как ты думаешь, папа?

— Конечно, — согласился я, пытаясь расшифровать, о чем толкует Клара. — Сломанные зомби.

Сломанные зомби.

Кукла.

Шкатулка сердечком.

Зомби.

Сломанные.

— Дедушка сказал, это нельзя трогать, а я сказала: это нечестно, что у него кукла. Он ведь уже взрослый, а я — нет. И я рассердилась потому, что все со мной обращаются как с маленькой. А я не маленькая.

— И стоило ему отвернуться, как ты взяла санки.

Глаза Клары наполнились слезами.

— Я знала, что ты не разрешаешь, но хотела показать, что…

— Что ты не маленькая.

— Думаешь, я должна попросить у него прощения? За то, что сердилась?

— Думаю, что… — проговорил я внезапно охрипшим голосом, — просить прощения ни к чему. — Я улыбнулся. — Уверен, дедушка тебя давно простил.

4

Почему Вернер не рассказал об этом? Почему не признался, что накричал на Клару незадолго перед тем, как она разбилась на санках? Может быть, в суматохе, последовавшей за несчастным случаем, он об этом позабыл. Или, чувствуя свою вину, скрыл произошедшее. Вернер умеет хранить секреты, подумалось мне.

Однако…

Шкатулка сердечком?

Кукла?

Больше всего меня тревожили, не давая заснуть этой ночью, фотографии сломанных зомби. Что это может быть, как не трупы? Почему Вернер держит в доме фотографии мертвых тел? Чьих тел? Я боялся, что понимаю чьих.

Хуже: то был не страх.

Уверенность.

Вернер что-то скрывал от меня.

5

Этим вечером я снова открыл файл.

Занес новые данные.

Потом отправился спать.

Охота возобновилась.

6

Я дожидался подходящего момента. Был терпелив. Случай представился через пару дней.

Вернер собрался в Больцано показать спину врачу. Когда он об этом объявил, мы все вместе обедали. Аннелизе предложила его отвезти. Я предложил его отвезти.

Вернер отказался и от того и от другого предложения, он и сам отлично может вести машину. Мы огорчились. Расстроились.

Но только одна Аннелизе огорчилась и расстроилась по-настоящему.

Я рассчитал время до тысячной доли секунды. Из ящика на кухне взял запасные ключи, которые Вернер нам оставил. Подождал, пока Клару уложат спать после обеда, и сказал Аннелизе, что пойду пройдусь.

Я проник в дом Вернера около трех часов дня.

В три часа шесть минут, запыхавшись, взбежал на второй этаж.

В три часа семь минут карабкался по узкой лесенке, которая вела к люку на потолке. Через несколько секунд ощутил затхлый дух закрытого помещения.

В три часа десять минут включил маленькую лампочку, свисавшую с балки. Принялся искать. Хоть и зная, что в доме никого нет и, даже если пуститься в пляс, никто ничего не услышит, я двигался по возможности бесшумно.

Через двадцать минут я нашел шкатулку сердечком. Поднес ее к свету.

На пыльной крышке виднелись свежие отпечатки.

Я открыл шкатулку.

Осы на чердаке

1

В детстве я больше витал в облаках, нежели ходил по земле. Отец все время твердил мне об этом. Сам он представлял собой совершеннейший образец человека, крепко стоящего на земле обеими ногами. В восемнадцать лет отцу удалось избежать уготованной ему судьбы.

Целых двести лет Сэлинджеры рождались и умирали в одном и том же поселке с населением в две тысячи душ близ Миссисипи. Мой дед был крестьянином, мой прадед трудился на земле, и так далее, до того неизвестного предка, который решил, что сыт Европой по горло, и поплыл в Новый Свет.

Так же как тот Сэлинджер двести лет назад, мой отец мечтал о лучшей доле. Мечтал об огнях Нью-Йорка. Но у него, как говорится, не свистел ветер в голове. Нет, он, мой отец, не собирался становиться брокером на Уолл-стрит или актером на Бродвее.

Он попросту услышал, что в Большом Яблоке людям не хватает времени готовить себе обеды и ужины, и подумал, что лучшим способом отряхнуть со своих ног прах штата Миссисипи будет открыть передвижной ларек и торговать гамбургерами, а еще избавиться от тягучего южного акцента.

Со временем, трудясь в поте лица, он превратил ларек в небольшую забегаловку в Бруклине, где готовили горячий фастфуд и где за небольшие деньги можно было наесться досыта, но акцент так и прилип к нему, как жевательная резинка к подошве ортопедических ботинок, которые врач порекомендовал ему носить на работе.