Суши с хлебом (СИ)

— Экономь, пока есть такая возможность. Мало ли куда ещё тебе придётся бежать. А я, считай, сделал вклад в будущий снос Тихоновской залупы.

— Халупы, — цокнула я, закатив глаза.

— Одна хуйня.

— И зачем ты пугаешь всех этих людей? Ты же хороший.

— Им об этом знать необязательно. Ну, что? Поехали красить? — поинтересовался Матвей, когда принёс всю краску в машину.

— А как же твой восьмикилометровый водопад? — только не показывать ему, как я рада, что он никуда не поедет.

— Уехать и оставить тебя наедине с краской? Наглотаешься её, потом лови тебя с глюками по всей деревне. Лучше я останусь и сам посмотрю на весь пиздец, который ты устроишь.

— Вот только не надо делать мне одолжение, — дёрнула я нарочито нервно плечами, а сама внутри уже отплясывала победный танец.

С покраской всё началось… трагично.

В основном из-за Матвея и его острых комментариев, в которых не было ни единого слова без мата. Мне даже стало немножко совестно, что ему придется потратить время на всё, что он перечислил.

Нужно было шкурить. Матвей принёс наждачку, и я занялась маленькими элементами Тихоновского дома — оконными рамами, с которых успешно убрала старую краску, которая сама была рада отвалиться.

Матвей с помощью жутко громкого инструмента и щетки убрал старую краску с внешних стен сеней. Оказалось, что они когда-то были покрашены.

Затем Матвею пришлось поменять какие-то доски в обшивке. Он сам решил это сделать, его никто не заставлял. А потом он разошелся настолько, что поменял у Тихона крыльцо. Полностью. Из старого растопил баню, пока я докрашивала оконные рамы тонкой кистью краской белого цвета.

— Вообще, я планировала поменять эти окна на пластиковые, — озвучила я вслух свою мечту.

— У Тихона ничего не треснет? Он и так по-пьяни свою хату уже не узнает. Замёрзнет зимой на улице из-за того, что дом свой не найдёт.

— Поэтому я и взяла яркую зеленую краску, чтобы покрасить его забор. Не промахнётся.

— Короче, я срать, — сказав это, Матвей преспокойно пошёл в уличный туалет Тихона. Мне внутренне стало неловко. Я ведь тоже там бывала, а сверху очень хорошо видно содержимое ямы, особенно к вечеру, когда солнце яркими лучами пробивается между щелями деревянного короба туалета.

— Может, ты к себе сходишь? Тебе, наверное, привычнее будет.

— Ты что, мать, выгоняешь меня?

— Нет. просто… Я просто предложила.

Боже! Как же неловко…

— Ты бы ещё ёршик сюда поставила, — раздался из туалетного теремка смех.

Я молча закатила глаза и спрятала улыбку. Подумаешь, установила там диффузор и специальный держатель для туалетной бумаги. Ну, а маленькую напольную полочку для газет Тихона, которых у него там целая толстая стопка. Главное ведь комфорт.

— Помню раньше у бабки дом в деревне был, — начал свой рассказ Матвей, выйдя из туалета и прошёл к бочке для полива, в которой помыл руки. — В другом конце огорода. А огород большой, соток двадцать… Пока добежишь, два раза обдрищешься. А ночью или вечером, когда уже нет солнца, вообще атас. Мало того, что попробуй успеть, так ещё страшно так, что пиздец. За забором лес, то ли волки воют, то ли собаки. А если быка какого на ночь в стайку не загнали, то вообще конец всему. Он же ходит по деревне и ревёт, как медведь. Потом ещё в туалете стоишь и ждёшь, когда вокруг станет тихо или бабка придёт. Пиздюлей, правда, даст за то, что долго в туалете торчишь, но домой проводит.

Я как зачарованная слушала Матвея, глядя на его абсолютно счастливое лицо. Казалось бы, что то, о чём он рассказывает, можно вспоминать только с содроганием, но он улыбается и кажется абсолютно счастливым. Хотелось бы и мне точно так же рассказать о каком-нибудь счастливом и ярком воспоминании из детства, но в голову ничего не шло.

— Я бы, наверное, до такого туалета ни разу ничего не донесла, — хохотнула я.

— Ну, с моей бабушкой не забалуешь. Хочешь не хочешь, но донесёшь.

— Прикольно. Теперь я тоже хочу такую бабушку себе. Мои слишком интеллигентные и манерные. Честно говоря, я даже не помню, чтобы они хоть раз сматерились при мне.

Да и, вообще, вся моя семья кажется мне какой-то восковой после коротких рассказов Матвея о том, каким было его детство.

— Траву-то вырви, чтобы не мешала красить.

Я посмотрела туда, куда кивнул Матвей и увидела растущий прямо у стены невысокий куст какой-то травы. Отложила кисточку и под внезапный окрик Матвея «стой-стой!» сорвала куст, тут же почувствовав жгучую боль в ладони там, где сжимала в кулаке траву.

Взвизгнув, отбросила куст и начала неистово чесать ладонь, молясь о том, чтобы ужасные ощущения в руке исчезли, но они лишь становились сильнее.

— Ты никогда крапиву не видела, что ли? — строго спросил Матвей, пока я с ужасом смотрела на то, как на раскрасневшейся коже появлялись волдыри.

— Откуда?! — крикнула я, глотая слёзы, и бегом помчалась к бочке с холодной водой, в которую тут же погрузила руку по плечу. — Господи! Что это за трава такая? За что она так?!

— Это ты ещё ею по жопе не получала, — смеялся рядом Матвей.

— Полагаю, к этому тоже причастна твоя бабушка?

— Разумеется. Её, кстати, крапива, почему-то, не берет.