Суть дела

— Значит, я тоже не смогу с ним дружить? — спрашивает он.

Вэлери медленно, еле заметно качает головой.

— Почему? — уже кричит и плачет Чарли. — Почему я не смогу?

— Чарли...

Вэлери понимает: у нее нет подходящего объяснения для Чарли; понимает, что всего этого можно было избежать, если бы не ее эгоизм.

— Я сейчас ему позвоню! — кричит Чарли, садится на пятки, вскакивает. — Он сказал мне, что я могу звонить ему в любое время!

Задыхаясь от чувства вины и печали, Вэлери тянется к сыну. Он со злостью сопротивляется, отбивается от ее рук.

— Он дал мне свой номер! — всхлипывает Чарли, шрам на щеке краснеет, это видно под другим углом освещения. — У меня есть для него подарок!

Она снова пытается его удержать, ей это удается, и она крепко-крепко его обнимает.

— Милый, — говорит она, прижимая к себе Чарли. — Все образуется.

— Я хочу папу, — плачет он, обмякнув в ее руках.

— Знаю, мой хороший, — отвечает Вэлери, сердце ее болит еще сильнее. Она и подумать не могла, что такое возможно.

— Почему у меня нет папы? — продолжает он плакать, его рыдания понемногу стихают, сменяясь тихим всхлипыванием. — Где мой папа?

— Не знаю, милый.

— Он нас бросил. Все нас бросают.

— Нет, — сама расплакавшись и уткнувшись сыну в волосы, говорит Вэлери. — Он бросил меня. А не тебя.

Она не совсем понимает, о ком говорит, но снова повторяет это, уже тверже.

— Не тебя, Чарли. Тебя — никогда.

— Как жалко, что у меня нет папы, — шепчет мальчик. — Вот бы ты нашла моего папу.

Вэлери открывает рот и хочет сказать то, что всегда говорит ему: все семьи разные, и так много людей его любят, — но она понимает, этого будет недостаточно. Ни теперь, ни когда-либо. Поэтому она лишь снова и снова повторяет имя сына, обнимая его под их идеально освещенной елкой.

ТЕССА:

глава тридцать девятая

Я велела ему уходить. Я хотела, чтобы он ушел. Но все равно ненавижу его за то, что он меня послушался, не остался и не заставил меня сражаться. Я ненавижу его за то, как он спокойно пошел к двери, за выражение его лица, когда он обернулся ко мне: губы его раскрылись, словно он хотел что-то сказать напоследок. Я ждала какой-то мудрости, слов о незабываемом чувстве, которые я могла бы повторять в последующие часы, дни, годы. Того, что помогло бы мне разобраться в произошедшем со мной и нашей семьей. Однако он промолчал — возможно, передумал. Но скорее всего ему вообще нечего было сказать. Затем он исчез из виду. Через несколько секунд открылась и закрылась дверь с характерным, завершающим стуком — звуком ухода. Звуком, который всегда мимолетно меня печалил, даже если я знала, что эти люди вернутся, пусть даже гость, которого я уже готова была проводить. Поэтому мне не следовало удивляться, что тот момент и последующее зловещее спокойствие оказались хуже самой минуты признания Ника.

И вот я стояла одна, голова кружилась, дыхание перехватывало, а потом я села на диван, дожидаясь прихода ярости, неконтролируемого порыва что-нибудь разрушить. Разрезать его любимые сорочки, разбить заключенные в рамку его памятные фотографии «Ред сокс», сжечь наши свадебные фото. Отреагировать, как, предположительно, должна реагировать женщина в такой ситуации. Как моя мать, разнесшая новый автомобиль отца бейсбольной битой. Я до сих пор слышу разлетающиеся со взрывом стекла, еще долго после того, как отец подмел и вымыл из шланга место преступления, вижу на подъездной дорожке следы побоища, эти отдельные осколки, сверкавшие в солнечные дни напоминанием о нашей разбившейся семье.

Но я была слишком измучена для реванша и, что важнее, хотела верить: я — выше этого. Кроме того, мне предстояло накормить детей, заняться практическими вещами, и вся моя энергия ушла на то, чтобы дойти до кухни, положить под приборы любимые детьми салфетки с рисунками доктора Сьюза[29], приготовить две тарелки куриных наггетсов, фасоли, мандариновых апельсинов и налить два стакана молока с капелькой шоколада. Когда все было готово, я повернулась к лестнице и заметила куриные грудки, которые положила размораживать перед приходом Ника. Я убрала их назад в морозильник и позвала детей по именам, слушая их торопливые шаги. Это был редкий немедленный отклик, особенно что касается Руби. И я подумала: неужели они различили в моем голосе настойчивость и некую необходимость в их присутствии? Когда их лица возникли на лестничной площадке, я осознала, как сильно я действительно нуждаюсь в них, и острота этого ощущения напугала меня и наполнила чувством вины. Я вспомнила, как мы с Дексом оказались нужны нашей матери после развода. Я взвалила на себя эту ответственность и коротко помолилась, прося сил. Я уверяла себя, что мои дети слишком малы, чтобы понять разворачивающуюся в их жизни трагедию, и это послужило некоторым утешением, пока я не поняла, что все само по себе было трагедией.

— Привет, мама, — сказал, улыбаясь, Фрэнки, он спускался с лестницы и тащил за собой одеяло.

— Привет, Фрэнки, — ответила я с болью в сердце за него.