Суть дела

— Мы тоже, — парирует мама и, подняв бровь, подчеркнуто смотрит на часы.

Ник не обращает внимания на ее выпад и наклоняется ко мне для полноценного поцелуя в губы. Я отвечаю ему, затягивая поцелуй на миллисекунду дольше, чем обычно, гадая, что я хочу доказать и кому.

Когда мы отрываемся друг от друга, мой брат встает, чтобы по-мужски обнять Ника, а я думаю о том, о чем думаю всегда, видя рядом своих мужа и брата, — их можно принять за братьев, хотя Декс более худощавый, зеленоглазый «мальчик из хорошей семьи», а Ник более мускулистый, темноглазый, похожий на итальянца.

— Рад тебя видеть, приятель, — улыбается Ник.

Декс улыбается в ответ:

— Я тоже. Как идут дела? Как работа?

— С работой все нормально... отлично, — отвечает Ник, и обычно этим их разговоры на профессиональные темы ограничиваются, потому что Декс настолько же отдаленно представляет себе медицину, насколько Ник — финансовые рынки.

— Тесса рассказала нам о твоем последнем пациенте, — говорит Рэйчел. — О маленьком мальчике, который жарил суфле.

— Да, есть такой, — соглашается Ник, и его улыбка блекнет.

— Как он? — спрашивает Рэйчел.

— Хорошо, — кивает Ник. — Стойкий мальчишка.

— Это его мать растит одна? — продолжает расспрашивать моя невестка.

Ник бросает на меня сердитый взгляд, означающий либо: «Почему ты обсуждаешь моих пациентов?», либо: «Почему ты участвуешь в этих мелких сплетнях?». А может, и то и другое.

— Что? — раздраженно отвечаю я, вспоминая о нашем с Рэйчел безобидном разговоре сразу после несчастного случая. Затем я поворачиваюсь к Рэйчел. — Да. Это тот мальчик.

— А в чем дело? — подключается Декс, всегда вынюхивающий интересные истории. Я мысленно заношу это в актив своему брату, и возможно, это одна из причин такой их близости с Рэйчел. Не будучи женоподобным или даже метросексуалом[12], Декс и с девчонками посплетничает, и даже иногда перелистает журналы «Пипл» или «Ю-эс уикли».

Я вкратце пересказываю брату разворачивающуюся историю, а Ник качает головой и бормочет:

— Господи, моя жена превращается в заядлую сплетницу.

— Что такое? — заметно ощетинивается мама, вставая на мою защиту.

Ник повторяет свое утверждение четче и почти вызывающе.

— Превращается? — переспрашивает мама. — С каких это пор?

Это проверка, но Ник этого не понимает.

— С тех пор как стала общаться со всеми этими безнадежными домохозяйками, — отвечает он, играя ей на руку.

Мать посылает мне многозначительный взгляд и залпом допивает вино.

— Погодите. Я что-то пропустил? — спрашивает Декс.

Рэйчел с улыбкой сжимает его руку.

— Вероятно, — шутливо произносит она. — Ты всегда отстаешь на шаг, дорогой.

— Нет, Декстер, — подчеркнуто заявляю я, — здесь ты ничего не пропустил.

— Это точно, — вполголоса соглашается Ник, бросая на меня еще один укоризненный взгляд.

— О, возьми себя в руки, — советую я.

Он посылает мне воздушный поцелуй, как бы говоря, что все это шутка.

Я посылаю ему ответный воздушный поцелуй, изображая такую же игривость, а сама изо всех сил стараюсь не сосредоточиваться на первых семенах обиды, предсказанных, при всей ее самозваной мудрости, моей матерью.

Общее хорошее настроение восстанавливается за ужином, весело, с оттенком праздничности мы обсуждаем самые разные темы — от политики до поп-культуры и воспитания детей (бабушками и дедушками тоже). Мама ведет себя наилучшим образом: возможно, впервые она никого не поддевает за исключением своего бывшего мужа. Ник, кажется, тоже в ударе и с особой нежностью ведет себя со мной, вероятно, чувствуя за собой вину за опоздание и обвинение в распускании сплетен. Вино помогает делу, и в течение вечера я постепенно все больше раскрепощаюсь и чувствую себя счастливой, возбуждаясь от ощущения семейного благополучия.

Но рано утром на следующий день я просыпаюсь с раскалывающейся головой и вернувшимся ощущением беспокойства. Спустившись вниз, чтобы сварить кофе, я обнаруживаю за кухонным столом свою мать, которая сидит с чашкой чая «Эрл Грей» и зачитанным томом «Мисис Дэллоуэй», ее любимым романом.

— Сколько раз ты его читала? — спрашиваю я, заливая в кофеварку воду и насыпая свежемолотый кофе, и потом сажусь рядом с мамой на диван.

— Даже не знаю. Не меньше шести. Может, больше Он меня успокаивает.

— Занятно. У меня мысль о миссис Дэллоуэй вызывает тревогу, — говорю я. — Что именно тебя успокаивает? Ее так и не реализованные лесбийские наклонности? Или ее тоска по смыслу в бессмысленной жизни, заполненной беготней с поручениями, воспитанием детей и планированием приемов?

Это фраза из книги, которую читает моя мать, что она и подтверждает смешком.

— Дело тут не столько в книге, а в том времени, когда я впервые ее прочла.

— Когда это было? В колледже? — спрашиваю я, потому что сама полюбила Вирджинию Вулф именно тогда.

Мама качает головой:

— Нет. Декс был совсем маленьким... а я была беременна тобой.

Я склоняю голову набок, ожидая продолжения.

Мама скидывает розовые пушистые шлепанцы, которые совершенно не вяжутся с ее обликом, и говорит: