Суть дела

— Как неудачно получилось, — говорю я, тщательно подбирая слова и осознавая, что, вероятно, этим и отличается настоящая дружба: насколько свободно ты можешь говорить.

— Да. И чем больше я о ней думаю, тем более печальной мне кажется эта история. Мне ее жаль.

— Ты имеешь в виду случившееся с ее маленьким сыном? — подсказываю я, думая, что это еще мягко сказано.

— Ну да, конечно. И совершенно ясно: у нее совсем нет друзей.

— С чего ты взяла? — интересуюсь я.

— Ну, во-первых, откуда могут быть друзья при таком дурном характере? И во-вторых, почему она сидела там одна? То есть, ты можешь представить подобную ситуацию с кем-то из наших детей? Да мы были бы окружены любящими людьми.

Я напоминаю Эйприл о своем первоначальном предположении: возможно, Вэлери хочет побыть одна, — но подруга обрывает меня:

— Она просто производит впечатление одной из тех озлобленных одиноких женщин, которые ненавидят весь мир. Ну неужели нельзя было поблагодарить? Хотя бы ради Чарли? Наши дети учатся в одном классе!

— Думаю, да, — соглашаюсь я.

— Короче, мы официально от нее отказываемся, — заявляет Эйприл. — Пусть живет как знает.

— Она еще может изменить мнение, — говорю я.

— Что ж, ей придется «изменять мнение» в одиночестве. С нас хватит.

— Понятно.

— Да... О, на обратном пути мы столкнулись с твоим красавцем мужем.

Я замираю на месте, молясь, чтобы он не был с ними резок или холоден.

— Да? Он знал, зачем... вы туда приходили?

— Вероятно. Но мы это не обсуждали... Мне не хотелось ставить его в неловкое положение... Поэтому мы просто поболтали. Поговорили о «Лонгмере». И Роми любезно предложила написать рекомендательное письмо для Руби. Сказала Нику, что почтет это за честь для себя. С письмом от члена совета директоров вы, считай, уже приняты.

— Вот это да. Здорово, — говорю я.

— И я клянусь, что ни словом ей на это не намекала... это была целиком ее идея. Ну разве она не лучшая?

— Да, — говорю я, и меня просто тошнит от моего двуличия. — Лучшая.

Выполнив под дождем еще четыре дела, я возвращаюсь домой, к наводящей тоску домашней сцене. По всей кухне стоят грязные тарелки с остатками арахисового масла и джема, а в гостиной, как после взрыва, валяются куклы, части головоломок и разнообразные пластмассовые детали. Руби и Фрэнк застыли перед телевизором, практически уткнувшись в экран носами, и смотрят мультфильмы, и не безопасные, а напичканные стрельбой из лазеров и сексизмом — мужчинами, спасающими мир, и беспомощными женщинами, фигуры которых напоминают песочные часы. На щеке у Фрэнка пятно виноградного джема, а щека находится в опасной близости от подлокотника серо-коричневого кресла, для которого, знаю, мне следовало заказать более темную обивку, а Руби щеголяет в махровом пляжном халатике, несмотря на дождливый день с почти нулевой температурой.

А наша няня Кэролайн, двадцатичетырехлетняя копия Джессики Симпсон, четвертый размер груди и все такое, развалилась на диване, полирует ногти и хохочет в айфон. Слушая, как она перебирает ночные клубы, подыскивая, где отметить день рождения подруги, я поражаюсь ее очевидной неспособности работать в течение жалких десяти часов в неделю в нашем доме (в отличие от способности общаться, прихорашиваться, перекусывать и с головой уходить в электронную почту и «Твиттер») и чувствую, как в груди поднимается знакомая волна ярости — эмоции, которую я испытываю слишком часто с тех пор, как стала матерью. Я, конечно, могу пойти по обычному пути наименьшего сопротивления, то есть как ни в чем не бывало подняться наверх, делая вид, что все в порядке, и нажать кнопку быстрого набора номера Кейт или Рэйчел, а затем уже излить стандартные жалобы на Кэролайн.

Но после разговора с Ником вчера вечером и утренней беседы с Эйприл у меня нет настроения скрывать свои истинные чувства. И вот я стремительно прохожу мимо Кэролайн и начинаю швырять игрушки в плетеную корзину, стоящую в углу комнаты. Явно испуганная моим появлением, Кэролайн торопливо заканчивает разговор, сует пилочку для ногтей в задний карман тесных джинсов и принимает сидячее положение. Однако она не извиняется за беспорядок и не подключается к моей нарочитой уборке, не говоря уже о том, чтобы сесть прямо.

— Привет, Тесса, — весело говорит она. — Как дела?

— Отлично, — отвечаю я, сожалея, что не настояла на официальном обращении, когда эта девица начинала работать у нас четыре месяца назад; может, будь я «миссис Руссо», она немного серьезнее относилась бы к своим обязанностям.

Я хватаю с кофейного столика пульт и выключаю телевизор под хор протестов.

— И слышать ничего не хочу, — говорю я детям самым суровым голосом, и от этого, разумеется, только хуже себя чувствую. Они не виноваты, что их няня такая лентяйка.

По-прежнему уставившись широко раскрытыми глазами в теперь уже черный экран телевизора, Фрэнк сует в рот большой палец, а Руби шмыгает носом и причитает:

— Он уже почти закончился.

— Мне все равно. Вам не полагалось смотреть телевизор, — говорю я, обращаясь больше к Кэролайн.

— Кэролайн нам разрешила, — возражает Руби; никакого другого ответа я и не ожидала.