– Долгая история, – отвечает Даня. – Если вкратце, я себя лет с девяти помню. До этого особо запоминать было нечего, а лет в девять начало болеть. Примерно все болело, от макушки до пяток. Как там говорят? Расплавленный металл в костях? Ну, вот что-то такое, да. И каждый день. И ночь. Я вначале думал, это потому, что меня все время колотят. Потом один из материнских хахалей вроде как пожалел, или надоело ему смотреть, как я корчусь. В общем, он мне выпить предложил. Ну, я выпил. Полегчало маленько. Потом мы шмаль покурили. Вообще стало хорошо. А потом еще всякое делали. – Даня ненадолго замолкает. Потом вздыхает: – Тут сократим. Потом детдом, там обследовали, какой-то диагноз даже поставили, и били не так часто, но болело все равно все на свете, плюс блевал беспрерывно. Был бы девкой, решил бы, что по залету. Жрать, кстати, до сих пор то получается, то нет. Зараза помогает, но ее же еще достать целая история. Ответил я на твой вопрос?
Митя неясно хмыкает, снова смотрит на Даню в упор. Даже наблюдать за таким неудобно.
– Тебе зачем вообще самому-то это все надо? – спрашивает он наконец. – Лиза понятно к чему стремится. А ты?
– Ну, Костян когда мне написал, я, честно говоря, вначале послать его собирался. Брат называется. Хоть и двоюродный, но как-то, знаешь ли. Мало ли чем я на жизнь зарабатываю, это ж еще не повод. Но потом прикинул. Гада на кукан посадить – если это не благодать… Я столько лет мечтал хотя бы одного из них… Таких тварей, как этот ваш, дихлофосом травить надо, и если помочь могу, то это просто блеск.
– А еще? – Митя снова придвигается к столу, перекладывает пару бумажек, бросает на Даню быстрый внимательный взгляд.
– А еще приодеться хочу. Совсем обтрепался в последнее время. Свои деньги на тряпки жалко переводить, а чужие, – Даня сидит к Лизе спиной, но ей слышно, как он ухмыляется, – не жалко. Плюс отпуск шикарный, сам посуди. Года два смогу не отсвечивать, на все должно хватить.
– А еще? – От вопроса к вопросу Митин тон густеет, уплотняется.
– А еще если этот гад меня потреплет как-то, то, может, там, куда вы меня сошлете, будет шанс попасть в больничку, подлечиться немножко. Меня не берут обычно, но иногда удается пробиться – может, ты словечко замолвишь как раз, – и когда прокапают, становится чуть лучше, не так сильно все болит. – Даня привстает со стула, наклоняется над столом и тихонько – наверное, чтобы Лиза не слышала – говорит Мите: – А еще, пока ты снова не спросил, я тебе сам скажу: должен будешь кое-что сверху.
Митя, не поднимая головы от бумаг, отвечает:
– Конечно. Сейчас закончу – и пойдем в магазин. Даня хихикает:
– Того, что мне нужно, в магазине не купишь. Но ты можешь достать.
Митя поднимает голову, чуть отъезжает от стола.
– Да не куксись ты так, – легко, совсем по-детски усмехается Даня. – Мне, сам понимаешь, запас нужен. Чтобы не светиться попусту потом, ну и чтоб гарантии какие. Я слышал, вы, менты, любую дурь из вещдоков можете добыть. Пацаны говорят, многие так промышляют, ну, из ваших.
– Никогда о таком не слышал. – Митя сплетает руки на груди, хмурится. Звон Лизиных браслетов становится все громче.
– Ой ли? Ни за что не поверю. Там усушка, тут утруска. Никто и не замечает. Или притворяется, что не замечает. Ты, кстати, удивишься, Митяй, какие у ваших иногда интересы экзотические.
Митя продолжает смотреть на Даню. Молчит. Даня хмыкает, мотает головой:
– Ты вот смотришь на меня и думаешь: чего не суициднется-то? Я б давно. Я даже пытался. Представляешь, кишка тонка оказалась. Каков каламбур, а? – Даня ржет. – Жопу мужикам-извращенцам подставлять – кишка не тонка, а сдохнуть – тонка. Даже такая говенная жизнь, а все равно.
Митя сжимает губы, морщится. Молчит. Конечно, сейчас откажет.
Но вдруг он отодвигает бумаги и встает:
– Сделаю, что смогу. Понятно? Не обещаю, но и не отказываю. Подожди тут. Лиза, пойдем.
Он берет Лизу за плечо – наверное, чтобы не слышать больше навязчивого звона, догадывается она, – выводит в коридор, набирает воздуха, чтобы что-то сказать, но она опережает его:
– Ты с ума сошел? Наркотики? Может, лучше с лечением помочь?
Митя стоит у окна, сумрак декабрьского дня совсем не освещает его лица. Он молчит, и Лиза молчит, ждет ответа. Наконец он отмирает:
– Есть случаи, когда никак не помочь.
Лиза тоже долго молчит. Некоторые негабаритные мысли тяжело уложить в голове, они слепо тычутся туда-сюда и, как их ни поверни, обрушивают то одну конструкцию, то другую. Это больно.
Спустя двести лет она отвечает:
– Лизе кажется, каждый раз нужно пытаться.
Ее хриплое карканье странно звучит в пустом коридоре.
Дальше все происходит очень быстро.