Суть вещи

– Не нашла ничего лучше, – неодобрительно цокает языком Саша. – Почему-то тебе не приходит в голову, что у этого ребенка, на минуточку, есть мать и эта мать довольно долго закрывала глаза – и уши, заметь, это важно, – на то, что происходит с ее сыном. Получается, мамаше на ребенка было наплевать, ее больше ухажер волновал – как там его, Роберт? Постой, нет, не Роберт. Не говори, я сама вспомню! Борис, во! Базара ноль, “Борис” звучит гораздо лучше, чем “Коля”. Выбор очевиден. А ты, значит, виновата. Так получается? Я все правильно излагаю?

Я киваю. В целом все верно.

– Лиза ты моя, Лиза. – Саша обнимает меня за плечи. Я знаю, что она меня не ударит, она много раз уже меня обнимала и никогда не делала больно. – Лиза, послушай. Каждый ребенок рано или поздно сталкивается с тщетностью бытия. Ну, чего ты морщишься. Считаешь, пафосно? Базара ноль. Но иначе не скажешь. Мы все с этим сталкиваемся, так положено. Столкнуться, и оплакать, и принять. Не все справляются, Лиз, понимаешь?

Саша выуживает из кармана зажигалку и протягивает мне. Сбивая пальцы, я кое-как высекаю из подржавевшего механизма огонечек. Он еле тлеет, то и дело съеживается до пианиссимо, и я до конца не верю, что у меня получится, но тем не менее ветка, поднесенная к огоньку, чуть обугливается на конце. Я вынимаю листочек и прямо над именем и датой, чуть отступив от улыбки, буква за буквой вывожу: я тебе верю.

– А как насчет Тима, Саш? – не оборачиваясь, спрашиваю я, онемевшими пальцами пытаясь всунуть листочек обратно в файл. – Оказывается, никакой он не Тим. Он, оказывается, Тимур. Два разных человека, да? Ты же не будешь спорить, что в его смерти виновата я?

– Буду, конечно, – раздается сзади голос Мити.

Я оборачиваюсь, но Саши нигде нет. Всегда она меня опережала. Пока я сидела и мечтала провалиться под землю, она взяла и провалилась. Что за любовь к театральным эффектам. Осталась только зажигалка. Я возвращаю ее к грязному стакану и пустой бутылке у могилы. Негоже воровать у мертвых.

– Лиза, почему ты должна отвечать за каждую смерть? И где границы твоей ответственности? А то смотри, может, за каждую смерть в пределах города Пермь ответственность хочешь нести? Или распространишь ее на всю Российскую Федерацию? Почему ты считаешь, что взрослый человек сам не может выбрать себе судьбу?

– Может, – неохотно говорю я.

– А если в результате его выбора наступит гибель?

Я молчу, возразить тут нечего. Митя прекрасно знает, что у меня на уме. Вот бы я умела так понимать людей.

– Почему ты отказываешь людям в праве самостоятельно принимать решения?

Я мотаю головой, тру нос – только не хватало снова разрыдаться.

– Почему ты отказываешься признать, что виноват только тот, кто реально лишил человека жизни?

Нос не срабатывает.

Как он не понимает?

– Помнишь, Даня сказал, что у него кишка тонка? – вдруг очень мягко говорит Митя. – Еще засмеялся потом, жутко так? Оказалось, он смелее всех нас. Не только Дервиента подставил, а еще и Тима с Яном защитил. Предумышленное убийство – а именно так это выглядит – гораздо легче доказать, чем все остальное. И теперь Дервиент сядет гарантированно, а учитывая захват заложников и снятые на видео сексуальные злоупотребления в адрес несовершеннолетнего, – Митя рисует в воздухе кавычки, – скорее всего, навсегда. А чего ты удивилась-то? Я уничтожил Данины документы. А видео – тот фрагмент, где Дервиент нас на чистую воду выводит, а Даня падает на скальпель, – подрезал. Теперь у нас на руках тело неопознанного двенадцатилетнего подростка, зверски изнасилованного и умышленно убитого Дервиентом. Естественно, Дервиент всем будет объяснять, что это не подросток, а взрослый мужчина в теле ребенка, и что он его не насиловал, а оно так и до него было, но, естественно, это будет выглядеть как бред, и максимум, чего он добьется, это психиатрической экспертизы, которая, кстати, покажет, что он абсолютно вменяем и полностью отвечает за свои действия.

Я вдруг ощущаю, как заледенели и онемели мои колени, как покалывает лицо. Очень хочется противопоставить морозу шерсть, но Митя мягко отводит мою руку от лица, снимает свою перчатку и прикладывает тыльную сторону ладони к моей щеке:

– Ну ничего себе ты ледышка! Пойдем-ка! Кстати, есть еще и получше новость: мне только что звонили из больницы. Стас в сознании, состояние перестало быть критическим. Жить будет, а значит, за все ответит.

– А что теперь с Элей? – спрашиваю я его чуть погодя, приноровившись к его быстрому шагу.

– Большой вопрос, – говорит Митя, вздыхая. – Ей восемнадцать через неделю. Ее в любом случае привлекут, несмотря на показания Стаса. Пистолет украла, значит, имела умысел. Выстрелила в отца при свидетелях. Никакой самообороны при этом ей не требовалось. Я так боялся, что он копыта отбросит. Тогда ее за умышленное убийство бы привлекли, вкатили бы сразу лет десять, а то и пятнашку. В общем, надо теперь думать, что вообще можно сделать.

– Отмажешь ее?

– Ты же знаешь, мои возможности ограничены, – говорит он – и вдруг оборачивается через плечо и подмигивает.