Суть времени. Том 4

Как только люди достигают благополучия, индивидуализма и всего прочего в безутешительном мире, в их сердцах поселяется то, что Кьеркегор называл смертной болезнью (дословно — «болезнью к смерти»). Экзистенциалисты разобрали это с безумной подробностью. Они описали анатомию этой «смертной болезни», ее физиологию и каждый ее вирус.

И было совершенно ясно, что советское общество, как только оно достигнет определенного уровня благополучия и как только оно индивидуализируется, как только, грубо говоря, люди разъедутся по отдельным малогабаритным квартирам (да хоть бы и не малогабаритным), как только исчезнет вот этот двор, который так любил Юрий Бондарев, в котором собираются все, потому что есть один патефон, его выставляют в окно, и все танцуют… или играют в футбол… Как только исчезнет этот двор, исчезнет коммунальная квартира или барак, в котором все живут вместе, как только исчезнет вообще индустриальная общность и люди разбредутся по квартиркам и включат там свои телевизоры, — с этого момента удар экзистенциального заболевания будет усилен в сто крат, потому что будет потерян иммунитет по отношению к данному заболеванию.

И так легко и, в каком-то смысле, так горько и одновременно интересно прослеживать развитие этого заболевания на теле советской культуры. Одно дело — умствовать по этому поводу, рассуждать об этом абстрактно. А другое дело — проследить это не вообще, а конкретно на материале советской культуры.

Я прочитаю один рассказ Василия Шукшина, который для меня является русским и советским Сартром, а вовсе не одним из писателей-почвенников. Как мне кажется, нет ничего более наивного и превратного, чем представление о Шукшине как о классическом почвеннике. Конечно, Шукшину дорога деревня, дорог русский общинный мир. Но Шукшин с огромной тревогой смотрит на процессы, происходящие в советском обществе. И лейтмотивом всего его творчества является крик: «Что же с нами происходит?»

И Шукшин это «что же с нами происходит» не низводит к количеству товаров на прилавках и прочему. Он смотрит глубоко, в самые потаенные пласты человеческой души и культуры. И он видит там то, что, в конечном итоге, и погубило советское общество и что не могло его не погубить, коль скоро советское отказывалось от метафизичности, от утешения, как от единственного, что преодолевает смертную болезнь.

Рассказ, который я выборочно прочитаю, называется «Думы».

Директор колхоза вдруг восклицает:

— Все, завтра же исключу из колхоза!

Автор пишет: