Сувенир

Энджела встала и вернулась в дом. Поставив цветы, она побрела в кабинет, собираясь заняться окончательным наброском сценария о школе Монтессори. Пока монтировался фильм, Энджела откладывала эту работу. Она записала, что должна позвонить Джуди Лэчмэн и объяснить задержку, и скотчем прилепила записку к настольной лампе.

Взяв грубый набросок сценария, Энджела со вздохом положила его обратно. Она не чувствовала ни желания работать, ни вдохновения. Ей вспомнились слова доктора Спэрлинга: «Отдохните. Почитайте книжку».

Потрясающе. Только его позволения она и ждала.

Энджела пошла в гостиную и поискала спички. Она вспомнила обещание, данное себе после похорон Фионы: гостиная не только для гостей, но и для хозяев. Теперь можно было исполнить обещанное. Она прочно обоснуется в этой комнате. Энджела подожгла сосновые поленья в камине и живо представила себе всю ту готовку, какую запланировала на зиму. Тушеное мясо, бульоны, овощное рагу, индейка ко Дню Благодарения и тыквенный пирог. В этом году можно было бы даже рискнуть и попробовать свои силы в приготовлении рождественского пудинга. Рецепт она узнала бы у Иви.

Энджела скинула туфли и с кроссвордами из «Космополитэн» и «Нью-Йорк санди таймс» клубочком свернулась на диване. Но головоломка оказалась трудной, она быстро бросила ее и безучастно уперлась взглядом в веселое яркое пламя в камине. Вскоре она хватилась, что не сводит глаз с лежащей на каминной полке каменной головы и грустно размышляет о миссис Салливэн. Мысли об экономке сменились мыслями о Фионе. Потом мыслями о Перышке.

Вздрогнув, Энджела прокрутила в голове свой ужасный сон. Он очень напоминал тот, который приснился ей в Ирландии. Нет, он был хуже. Что он означал? Чутье подсказывало Энджеле: не может быть, чтобы этот сон ничего не означал. Что бы ей ни говорили, он не был обычным кошмаром. Что-то связывало его со смертями. Не пыталось ли подсознание Энджелы что-то сообщить ей, не передавало ли какую-то информацию, которую она сознательно отметала? Может быть, следовало бы показаться психиатру. Если бы только была жива Фиона. Энджела снова вернулась к Фионе. Ее мятущиеся мысли были планетами, вращавшимися вокруг незримого потухшего солнца; деревянными лошадками на карусели смерти: Фиона, миссис Салливэн, Перышко, Фиона, миссис Салливэн, Перышко; круг за кругом проносились они, а в центре все время пряталась невидимая потайная ступица, присутствие которой Энджела тем не менее ощущала, угрюмая звезда, ось, которая, как ей начинало казаться, должна была там быть, дабы связать в единое целое весь этот ужас и, может быть, даже то страшное чувство давящей на живот тяжести, с которым Энджела очнулась от сна. Процесс оживления… что, этим действительно можно было что-то объяснить? Энджела молила Бога, чтобы это оказалось так. Это означало бы жизнь — жизнь, заявляющую о себе в лицо всем смертям, ее дитя, зашевелившееся в теплой тьме материнской утробы, в теплой питающей его тьме. Ведь разве тьма — непременно зло? Разве она непременно означает холод, разложение и смерть? Но карусель снова неумолимо повернулась к смерти, к смерти миссис Салливэн, к омерзительному раздиранию мышц, хрящей и сосудов, к мучительному отъединению конечностей — крэк! крэк! крэк! — сустав от сустава, позвонок от позвонка. Что за чудовище должно было побывать у миссис Салливэн, что за одержимое бесами сознание требовалось, чтобы вот так убить и исчезнуть, прихватив с собой голову? Может быть, сродни тому, кто был способен убежать с места аварии с оторванной рукой? Или отрывать головы живым кошкам и собакам?..

Энджела со всхлипом запустила кроссворд через комнату и, чтобы сдержать неумолимый поток страшных образов, прижала кулаки к глазам.

Когда она снова открыла глаза, ей показалось, что каменная голова смотрит с каминной полки прямо на нее. В голове у Энджелы зазвучали слова предостережения, сделанного миссис Салливэн.

Испуганная, зачарованная, она пристально вглядывалась в камень, по крохам собирая всю рассудительность, какую могла отыскать, чтобы дать отпор мысли, которая медленно, но верно овладевала ею.

Как мог камень — бесчувственный, неодушевленный кусок камня — приносить несчастье? В этом не было ни капли смысла.

И все же…

Она щипнула подушку и выдернула пушинку.

Что, если миссис Салливэн все-таки была права? Девица-экстрасенс (как же ее звали?) заявила, будто почувствовала в их доме некое влияние, вызывающее беспокойство.

Что, если в этом каким-то образом был виноват камень?

Если одни дома и предметы могли, как намекала Бонни Барнетт (вот как ее звали!) нести на себе благословение, то другие, может быть, несли на себе проклятие?

Потом Энджела припомнила, что говорил ей о языческих религиях Маккей.

И снова нахмурилась, не сводя глаз с камня.

Как же узнать?

Только методом проб и ошибок.

Избавившись от него.

И все же. Скажем, Энджела избавляется от него и неприятности прекращаются. Все равно полной уверенности, что их вызывал камень, у нее не будет.