Сувенир, или Кукла на цепочке

Потом я вынул пару книг из второго ряда и бегло просмотрел их — то же самое. Я раздвинул второй ряд и вытянул библию из третьего ряда.

Этот экземпляр мог быть, а мог и не быть невинным, в зависимости от того, как истолковать то плачевное состояние, в котором он находился, но для использования в качестве библии был совершенно не пригоден, ибо внутри, в самом центре и почти во весь разворот находилось вырезанное ровное углубление, по форме и по размеру напоминающее крупный плод инжира. Я раскрыл еще несколько книг из того же ряда и во всех нашел такие же выемки, сделанные, видимо, машинным способом. Отложив в сторону одну из искалеченных библий, я поставил остальные на прежнее место и направился к противоположной двери. Войдя в нее, я включил свет.

Спору нет, Первая протестантская церковь сделала — и вполне успешно — все возможное, чтобы удовлетворить требования авангардистского духовенства наших дней — идти в ногу со временем и активно сотрудничать с техническим веком, в котором мы живем. Вполне вероятно, эти духовные пастыри не ожидали такого буквального истолкования их пожеланий, но ведь всегда существует опасность искажения ретивыми исполнителями благих намерений, что, очевидно, и произошло в данном случае. Комната, занимавшая половину церковного подвала, служила, фактически, прекрасно оборудованной механической мастерской.

На мой неискушенный взгляд, здесь было все: токарные и фрезерные станки, прессы, тигели, матрицы, печь, большая штамповочная машина и верстаки, к которым крепились болтами еще какие-то машины помельче, чье назначение оставалось для меня загадкой. Часть пола была усеяна металлической, как мне показалось, латунной и медной, стружкой, вьющейся мелкими завитками. В мусорной корзине, в углу, грудой лежали куски уже негодных свинцовых труб и несколько рулонов использованного листового металла, которым кроют крыши. Короче говоря, самое что ни на есть рабочее помещение и притом явно производственного назначения. О характере продукции можно было лишь догадываться, ибо ни одного образца тут, разумеется, не держали.

Я не спеша дошел до середины комнаты, как вдруг скорее почувствовал, чем услышал, какой-то слабый, почти неуловимый звук со стороны двери, в которую вошел, и вновь испытал то странное и тревожное чувство, когда кажется, будто кто-то уставился тебе в спину — смотрит с расстояния всего в несколько ярдов, и притом с отнюдь не дружественными намерениями.

Я продолжал идти как ни в чем не бывало, а это совсем не просто, когда наверняка знаешь, что каждый твой последующий шаг может предвосхитить пуля, выпущенная из пистолета 38-го калибра. Или что-нибудь другое, не менее смертоносное. Но я все-таки шел, так как оборачиваться, не имея в руках ничего, кроме полой библии, — мой пистолет все еще был за поясом — несомненно значило спровоцировать рефлекторное движение лежащего на курке пальца нервного человека. Вел я себя, как последний болван, допуская идиотские ошибки, за любую из которых изругал бы всякого, а теперь, похоже, придется платить за них идиотскую цену. Незапертая входная дверь в церковь, незапертая дверь в подвал, свободный доступ для всякого, кто захотел бы поинтересоваться, что находится внутри — все это свидетельствовало об одном: о присутствии безмолвного человека с пистолетом в руке, задачей которого было воспрепятствовать не входу, а выходу, и, притом, воспрепятствовать самым радикальным образом. Где же он мог спрятаться? — подумал я. Может, за кафедрой, а может, за какой-нибудь боковой дверью на лестнице, наличие которой я просмотрел из-за непростительной беспечности.

Я дошел до конца комнаты, заглянул за последний токарный станок, хмыкнул, что должно было означать удивление, и нагнулся, словно хотел рассмотреть нечто, находящееся за станком. Я оставался в этом положении не более двух секунд, ибо какой смысл оттягивать то, чего не избежать. Когда я резко поднял голову над станком, ствол моего пистолета с глушителем уже находился на одном уровне с моим правым глазом.

Расстояние между нами составляло всего футов пятнадцать, он подкрадывался, неслышно ступая в подбитых резиной ботинках, — сморщенный, похожий на крысу человек с белым, как бумага, лицом и горящими, как уголь, глазами. То, что он направил в сторону токарного станка, за которым я стоял, было намного хуже, чем пистолет 38-го калибра. Держал он оружие, от одного вида которого кровь стыла в жилах, — двенадцатизарядный обрез-двустволку — пожалуй, самое грозное и эффективное оружие, когда-либо изобретенное для ближнего боя.

Я увидел его и в тот же миг спустил курок пистолета, ибо точно знал, замешкайся я на секунду — и он не упустит своего шанса.

На лбу сморщенного человечка расцвела красная розочка. Он сделал шаг вперед — рефлекс человека, уже ставшего мертвецом, и, обмякнув, опустился на пол почти так же беззвучно, как до этого подкрадывался ко мне. Рука его все еще сжимала обрез.