Сувенир, или Кукла на цепочке

Через несколько секунд Мэгги, явно смущаясь и нехотя, стояла перед шеренгой танцующих. Концы шеренги то выпрямлялись, то, приближаясь, охватывали ее полукругом. Постепенно рисунок и темп танца изменились, и шеренга, убыстряя движения в такт музыке, превратилась в кольцо, сомкнувшееся вокруг Мэгги. Кольцо сжималось и расширялось, сжималось и расширялось. Приближаясь к Мэгги, женщины склоняли головы, а удаляясь от нее, откидывали головы назад, взметая в воздух косички.

В поле моего зрения появился Гудбоди. С доброй и ласковой улыбкой он отечески взирал на присутствующих. Остановившись рядом с Труди, он положил руку ей на плечо. Она, просияв, подняла на него улыбающиеся глаза.

Я почувствовал тошноту. Хотелось отвести взгляд, но это значило бы предать Мэгги, а я никогда бы не мог предать ее. Но, видит Бог, теперь я уже ничем не могу ей помочь. А лицо Мэгги выражало не только смущение, но и недоумение и растущее беспокойство. Она с тревогой взглянула на Труди в просвет между танцующими. Та широко улыбнулась и весело помахала ей в ответ.

Внезапно характер музыки изменился. Нежная танцевальная мелодия, плавная, несмотря на свой маршевый ритм, вдруг окрепла и зазвучала не то чтобы воинственно, но с какой-то резкой, первобытной и неистовой жестокостью. Матроны, расширив круг, снова начали сходиться. С моего возвышения я еще мог видеть Мэгги. Широко раскрыв глаза, с выражением страха на лице она изгибалась, ища глазами Труди. Но напрасно она ждала от Труди спасения. Труди уже не улыбалась — она крепко сжала обтянутые перчатками руки и облизывала губы медленно и с каким-то наслаждением.

Я повернулся и взглянул на Марселя. Он делал то же самое. Но при этом он держал меня под прицелом и следил за мной так же внимательно, как и за происходившей внизу сценой. Я был бессилен что-либо сделать.

Матроны, притоптывая, сжимали круг. Их лица теперь выражали безжалостную и беспощадную жестокость. Страх в глазах Мэгги сменился ужасом. Музыка зазвучала еще резче и громче. И вдруг совсем по-военному вилы взметнулись вверх, а потом опустились, нацеливаясь на Мэгги. Она вскрикнула, потом еще раз, но голос ее был едва слышен среди мощного и почти безумного воя аккордеонов. В следующее мгновение Мэгги упала, и все, что милосердная судьба дала мне увидеть, были спины женщин, а также взлетающие и опускающиеся вилы, вонзающиеся в неподвижное тело, лежащее на земле.

Я не мог больше смотреть. Я отвел взгляд — и тогда увидел Труди. Ее пальцы сжимались к разжимались, в ее завороженном взгляде проглядывало что-то уродливое, животное. Рядом с ней стоял преподобный Гудбоди с благодушным, как всегда, лицом, но с выдающими его чувства почти остекленевшими глазами. Души, полные зла, больные души, давно уже перешедшие границы, отделяющие разум от безумия.

Я заставил себя снова посмотреть в ту сторону. Музыка становилась спокойнее, теряя свой дикий и отрывистый характер. Неистовство женщин постепенно поутихло, взмахи вилами прекратились, и я заметил, как одна из матрон подхватила на вилы охапку сена. На мгновение я увидел поверженную фигурку в блузке, которая когда-то была белой, а потом охапка сена скрыла ее от моих глаз. Вскоре туда же упала вторая охапка сена, потом еще и еще, и под протяжную танцевальную мелодию, которая теперь ностальгически пела о старой Вене, женщины соорудили над Мэгги новый стог.

После этого Гудбоди и Труди, которая снова улыбалась и весело болтала, направились в сторону деревни.

Марсель отодвинулся от щели и вздохнул.

— Доктор Гудбоди удивительно хорошо умеет устраивать все эти штуки, вы не находите? Какой вкус, какое чутье! Выбрано и место, и атмосфера! И все так изысканно, так изящно! — Хорошо модулированный голос образованного человека, выпускника Оксфорда или Кембриджа, исходивший из этой змеиной головы, вызывал не меньшее отвращение, чем слова, которые он произносил. Как и все остальные, Марсель тоже был совершенно безумен.

Он осторожно подошел сзади, развязал платок и вытащил у меня изо рта грязную, вонючую тряпку. Я понимал, что он сделал это не из гуманных соображений, и я оказался прав. Небрежным тоном он сказал:

— Хочу услышать, как вы завопите. Думаю, что там, на лугу, не обратят на это никакого внимания.

В этом я был уверен. Я сказал:

— Удивляюсь, как это доктор Гудбоди решил убраться отсюда! — Я не узнавал своего голоса — он звучал сдавленно и хрипло, и я с трудом выговаривал слова, словно у меня было повреждено горло.

Марсель улыбнулся.

— У доктора Гудбоди срочные и важные дела в Амстердаме.

— И важный груз, который он должен доставить в Амстердам.