Сувенир, или Кукла на цепочке

Ружье все еще держалось на среднем пальце его левой руки. Я отцепил его носком ботинка и попытался поднять, зажав между ступнями, но коэффициент трения металла и кожи был довольно низок, ружье выскальзывало и падало на пол. Тогда я начал шаркать пятками об пол, и наконец стянул ботинки, а потом, тем же методом, но с большей затратой времени — носки. При этом я изрядно содрал кожу и заработал солидную порцию заноз, но практически не испытал никаких неприятных ощущений: у меня так сильно болело лицо, что любое более слабое раздражение и боль казались пустяковыми и как будто вовсе не существовали.

Босыми ногами я уже крепко обхватил ружье. Не выпуская его, я свел вместе концы веревки, и подтянувшись, ухватился за балку. Таким образом я получил четыре фута веревки, которой можно было оперировать более чем достаточно. Я повис на левой руке и, подтянув колени, потянулся вниз правой. Еще мгновение — и ружье оказалось у меня в руках.

Я опять опустился на пол, сильно натянул веревку, держащую левое запястье, и приложил к ней дуло ружья. Первый же выстрел разрезал ее не хуже ножа. Я освободился от пут, оторвал кусок белоснежной рубашки Марселя, чтобы вытереть кровь с лица, забрал свой бумажник и деньги и ушел, даже не удостоверившись в том, жив он или мертв. На мой взгляд, он был уже покойником, но этот факт не настолько меня интересовал, чтобы тратить на него время.

Глава 12

Я вернулся в Амстердам в середине дня. Солнце, которое во время гибели Мэгги радостно и весело светило, сейчас, словно в знак траура, ушло за тучи, за тяжелые мрачные тучи, приплывшие со стороны Зейдер-Зее.

Я мог бы вернуться в город на час раньше, если бы не дотошный врач сельской больницы, куда я заехал, чтобы привести в порядок свое лицо. Он засыпал меня вопросами и пришел в сильное раздражение из-за моей неуступчивости — я упорно настаивал на том, что в данный момент мне нужен только пластырь, много пластыря, что правда, то правда, а бинты и швы подождут. То ли из-за пластыря, то ли из-за ссадин и полузаплывшего левого глаза, но только я имел вид человека, чудом спасшегося во время крушения поезда. Но, тем не менее я был теперь не настолько страшен, чтобы от меня шарахались дети.

Я оставил полицейское такси неподалеку от гаража проката машин, где мне удалось выпросить у его владельца маленький черный «опель». Он не выразил особого желания удовлетворить мою просьбу — одного взгляда на мое лицо было достаточно, чтобы убедиться в моих водительских талантах, но в конце концов я его уломал, и он согласился.

Когда я выезжал из гаража, начал накрапывать дождь. Я остановился у полицейской машины, забрал сумку Астрид и, на всякий случай, две пары наручников и поехал дальше. Оставив машину на боковой улице, где приходилось и раньше останавливаться, я прошел в сторону канала. Я быстрым движением высунулся из-за угла и моментально отпрянул. Через секунду я уже выглядывал краешком глаза.

Перед церковью Общества американских гугенотов стоял черный «мерседес». Его большой багажник был распахнут, и двое мужчин поднимали очень тяжелый на вид ящик, чтобы поместить его в машину. Там уже стояли два или три подобных ящика.

В одном из мужчин я сразу же узнал преподобного Гудбоди. Другой — худощавый, среднего роста, черноволосый, в темном костюме, тоже был мне давно знаком. Именно он убил в аэропорту Джимми Дюкло. На какое-то мгновение я даже забыл про боль. Не могу сказать, что встреча эта доставила мне радость, но и обескуражен я не был, ибо этот тип никогда не выходил у меня из головы. Я почувствовал, что круг смыкается.

Они вышли из церкви, волоча еще один ящик. Погрузили его и закрыли багажник.

Я поспешил к своему «опелю» и, выехав к каналу, увидел, что Гудбоди и черноволосый успели отъехать ярдов на сто. Я поехал за ними, держась на почтительном расстоянии.

Черный «мерседес» двигался через город, держась то западного, то южного направления. Теперь дождь полил всерьез и, хотя до вечера оставалось еще далеко, казалось, уже наступили сумерки — таким мрачным и темным было небо. Меня это устраивало, так как значительно облегчало преследование. В Голландии существует закон — при сильном дожде обязательно включение фар, а в подобных обстоятельствах одна машина ничем не отличается от другой. Обе представляют собой одинаковую бесформенную массу.

Мы миновали последние предместья и выехали за город, обходясь без гонки, свойственной преследованию. Хотя «мерседес» довольно мощная машина, Гудбоди вел ее на умеренной скорости, и ничего удивительного, учитывая тяжесть груза. Я внимательно следил за дорожными указателями и вскоре у меня не оставалось никаких сомнений относительно того, куда мы едем. Да я и раньше почти не сомневался.