Суворин и Катков

Но он напечатал первый „Полное собрание сочинений Достоевского“ в 1882 году, в лучшем до сих пор издании, с биографией его, с воспоминаниями о нем, с письмами его. Он дал, в день 50-летия со смерти поэта, — рублевого Пушкина! По гривеннику за том, довольно значительный, в прекрасной печати, в переплете! Это значило, по тем временам, дать почти даром Пушкина! Он дал его всей России, напечатав в огромном количестве экземпляров, и не взял в этом издании ни рубля себе в карман (я расспрашивал — о подробностях и о денежной стороне издания — его сына). И за это добро, за это просветительное добро всей России, всякому русскому мальчику, всякому русскому школьнику, наша нравственно-малограмотная Академия Наук сорвала с него что-то около семи или десяти тысяч рублей, потребовав купить целиком и разом все ее дорогое издание в редакции Петра Морозова, — за то, что в свое маленькое издание Суворин взял несколько каких-то „вариантов“ из знаменитого „ученого“ издания, для большой публики и массового читателя; конечно, совершенно незаметных, неважных и ненужных (ибо Пушкин и без „вариантов“ писал хорошо!).

Все накинулись на Суворина, в сущности, за отсутствие у него этого кружкового эгоизма; за то, в сущности, что он служил России, а не „снам Веры Павловны“ (забытая теперь героиня забытого романа Чернышевского — „Что делать“)… Это-то именно сорвало с уст окружающей печати: „Суворин не имеет убеждений“, „Суворин служит тому, чему велят ему служить“, его газета есть газета „Чего изволите“. Хотя никто решительно не мог его своротить с пути служения именно России, ее чести, славе и достоинству; главное — ее пользам и нуждам.

На страницах „Нового времени“ разрабатывались и проводились, проводились и толкались вперед все реальные интересы России. Это есть главная работа газеты, сущность ее за сорок лет существования.

Мало-помалу она сосредоточила вокруг себя весь практический, деловой патриотизм. Газету полюбили вопреки всему, всем крикам, всей травле остального газетного мира. Суворин основательно посмеивался в ответ этому миру, хорошо видя, что каждый бы занял его место, но уже было поздно, потому что теперь „место было занято“. Этот „выбор места“, „выбор газетного положения“ был главной его исторической заслугой. Говорят о его чуткости. Но она была вовсе не в мелочах, не в частностях „чуткости“, на которые указывают, а в самом главном и важном: в широком охвате глазом „всей панорамы“ текущего положения вещей, среди которого он схватил себе „главный пункт“, „лучшую ситуацию“.

И около него стали множиться практические патриоты, люди дела, а не фразы, люди не „флага“, выкрика и программы, а инженерной, долгой и трудной работы для государства Российского, для всего нашего драгоценного Отечества. Одной из важнейших его услуг перед Отечеством было то, что он быстро и верно оценил особые и исключительные политические дарования, „общий дух“ и золотое перо Меньшикова. При неудаче, Меньшиков мог бы вечно прозябать на розовых страницах наивных „Книжек Недели“ Гайд Гайдебурова: призванный в „Новое время“, он быстро, почти моментально развернулся в громадный государственный ум, зрелый, спокойный, неутомимый, стойкий, „не взирающий ни на что“, кроме Отечества и его реальных нужд, и подающий советы, решения, „входы“ и „выходы“ от А до У. Меньшиков, в сущности, очень удачно, менее поэтически и более трезво, заменил самого Суворина в газете: и уже теперь за ним тянется вереница заслуг, чисто государственных. Напомним о неустанных его (притом его одного во всей печати) напоминаниях о необходимости множить артиллерию, множить пулеметы; о напоминаниях о нужде в подводном флоте. И множество его „словечек“, которые, как формула, сразу обнимали умы всей России („октябристы суть плохие кадеты“, „кадеты суть русские младо-турки“.) И проч.

Вечная память прекрасному старцу. Имя его никогда не умрет в истории русской журналистики, в истории вообще русского книгопечатного дела.

1916