Суворов

«В другой раз, — вспоминал он, — гостей было много, в том числе семейство Французских эмигрантов: старик Виконт де Полиньяк, сын его Дюк де Полиньяк, внук его Арман де Полиньяк и Шевалье де ла Ривьер. Я далеко сидел от Фельдмаршала и не слыхал его разговора. Вдруг дежурный Генерал сказал довольно громко: "Столыпин! Фельдмаршал вас спрашивает".

Я привстал и сказал:

— Что прикажете, Ваше Сиятельство?

— Чем у нас чистят полы? — спросил меня Фельдмаршал.

— Нашатырем, Ваше Сиятельство, — отвечал я.

— Что стоит в день?

— Двадцать пять червонцев.

— Помилуй Бог, как дорого!

Когда все встали из-за стола, меня спрашивали, как мне в голову взошел нашатырь? Я уверял, что сам того не понимаю, но, зная, что за обедом Фельдмаршал всегда шутит и не терпит медленности в ответах, я сказал ему первое слово, которое мне попалось».

Наверное, сам Суворов был доволен невероятной расторопностью, которую его адъютант продемонстрировал важным гостям.

Дюбокаж отмечал:

«Образ речи Суворова был краткий, сжатый, энергичный и отрывистый. Всякая фраза, заключавшая не более трех или четырех слов, выражала полный смысл, который всегда был точным и глубоким…

Приближенные его должны были напрягаться, проявляя большое внимание, и знать все события, могущие его интересовать, потому что всякая его фраза содержала окончательную идею и переход от одного предмета к другому был чрезвычайно быстр…

Одним словом, речь его была неподражаема. Я могу сказать верно, что почти невозможно выразить энергичный лаконизм его идей, когда забываешь их прямой текст… Еще любил он в разговоре некоторыми фразами воспроизводить смысл сказанного в форме пословиц и притч. Наконец, самый любимый конек его разговора — это война. Особенно он любил рассказывать о своих походах.

Суворов знал, кстати, и как увертываться тонким и ловким ответом от щекотливых просьб и нравиться даже тем, коим должен был иногда отказывать».

И — внимание — Дюбокаж подчеркивает, что Суворов отличался «неизменною искренностию — следствие безграничной честности»: «Эти две добродетели весьма естественно должны были господствовать в душе человека, который был врагом всякого притворства… Офицер, который отвечал ему двояко, был потерян в его мнении. Он называл его "немогузнайкой". Он не только почитал низостью и малодушием скрывать свой образ мыслей (из боязни или из интереса), но видел в этом слабость характера, которая в его глазах была пороком и которую он никогда не прощал».

Великий мастер войны был и хорошим психологом. Слабость характера непростительна для командира, отвечающего за жизни подчиненных, недопустима и для солдата. «Богатыри! Неприятель от нас дрожит, — говорится в «Науке побеждать». — Да есть неприятель больше богадельни: проклятая немогузнайка, намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, безтолковка… От немогузнайки много беды! За немогузнайку офицеру арест, а штаб-офицеру от старшего штаб-офицера арест квартирный».

Во время бесед императрицы с Суворовым, несомненно, обсуждалась главная возмутительница европейского спокойствия — Франция. Екатерина, как и полководец, прекрасно знала историю и предрекала появление диктатора, к которому все политиканы, кричащие о свободе, братстве и равенстве, поползут на коленях, чтобы заслужить его милость. Суворов разделял эти оценки и соглашался с прогнозами, поэтому решительно отказался от предложения возглавить Персидский поход для наказания разорителя царства Ираклия II, считая его частным делом. Главной опасностью, грозившей бедствиями не только Европе, но и России, была Франция.

Ивашев вспоминает:

«В праздник Рождества Христова и Новый год Суворов должен был быть у Государыни, но всегда испрашивал увольнения от приглашения к Высочайшему столу.

Государыне угодно было принять во внимание привычную деятельность Фельдмаршала: поручила ему обозреть состояние всех тех укреплений по шведской границе, которые в 1791 и 1792 годах были устроены под его началом.

Зная привычку к деятельной жизни Суворова и к занятиям по военной части, Государыня озабочивалась, чем занять его. В январе он исполнил Ея поручение и в первой половине февраля 1796 года возвратился в Петербург, приметно скучал вне своей сферы, и как скоро Императрица поручила ему главное начальство Юго-Западной армии, немедленно оставил столицу и прямыми путями отправился в центральный пункт занимаемых мест ему подведомственными корпусами, — местечко Тульчин.

В июле 1796-го он получил секретное повеление составить шестидесятитысячный корпус по его собственному избранию из войск, под начальством его состоящих, и быть в готовности с первого повеления выступить за границу».

По пути в Тульчин он навестил Румянцева, жившего почти безвыездно в своем имении Ташань под Киевом. Сохранился весьма любопытный рассказ о встрече двух фельдмаршалов, записанный со слов Петра Григорьевича Корицкого, много лет служившего у Суворова старшим адъютантом.