Суворов

Сильная придворная партия (братья Александр и Семен Воронцовы, Петр Завадовский и на первых порах Александр Безбородко) добивалась поручения главного командования герою прошедшей войны — фельдмаршалу Румянцеву. Приезд Потемкина в Петербург, какими бы причинами он ни был вызван, мог серьезно подорвать его авторитет. Уверенная в силе духа светлейшего князя, Екатерина, казалось бы, пошла ему навстречу — подписала два рескрипта: Потемкину (о разрешении временно сдать командование) и Румянцеву (о принятии его на себя), — но послала оба Григорию Александровичу. И не ошиблась. Курьер с рескриптами еще скакал на юг, когда Потемкин узнал, что флот начал собираться в севастопольской гавани. Эта новость пришла 26 сентября, сразу после отправки им просьбы о сдаче командования.

Корабли получили сильные повреждения, но были на плаву. Уцелел и золотой фонд молодого флота — обученные экипажи. Потемкин остался на посту. Душевный кризис, который любят расписывать критики князя, длился всего пять-шесть дней. Но даже в это тяжелое для него время Григорий Александрович ни на мгновение не оставлял руководства войсками. Так, получив рапорт Суворова от 27 сентября, в котором сообщалось о намерении отпустить Санкт-Петербургский драгунский полк на зимние квартиры, потому что наступивший период штормов не позволит неприятелю высадить десант под Кинбурном, Потемкин наложил резолюцию: «Чтобы обождал отправлением полков конных, по крайней мере, до половины месяца».

Главнокомандующий оказался прав. 30 сентября турецкие корабли подвергли Кинбурнскую крепость жестокой бомбардировке, а 1 октября на оконечности косы стал высаживаться десант.

Давно приучивший себя вставать с первыми петухами, Суворов на рассвете 2 октября диктует рапорт о первой большой победе начавшейся войны: «Турки на Кинбурнской косе, приближась от крепости на версту. Мы им дали баталию! Она была кровопролитна, дрались мы чрез пятнадцать сделанных ими перекопов, рукопашный бой обновлялся три раза. Действие началось в 3 часа пополудни и продолжалось почти до полуночи беспрестанно, доколе мы их потоптали за их эстакад на черте мыса в воду и потом возвратились к Кинбурну с полною победою…» Кратко сообщив о потерях своих войск и отметив заслуги двух офицеров, Александр Васильевич прерывает диктовку: «Подробнее Вашей Светлости я впредь донесу, а теперь я нечто слаб, Светлейший Князь».

На следующий день, получив ответ главнокомандующего, Суворов собственноручно пишет ему:

«Батюшка Князь Григорий Александрович! Простите мне в штиле, право, силы нет, ходил на батарею и озяб. Милостивое Ваше письмо получил. Ей-ей всякий день один раз к Вашей Светлости курьера посылал.

Флот наш, Светлейший Князь, из Глубокой вдалеке уже здесь виден. О! коли б он, как баталия была, в ту же ночь показался, дешева б была разделка. Кроме малого числа, все их морские солдаты были на косе против нас… Какие ж молодцы, Светлейший Князь, с такими я еще не дирался; летят больше на холодное ружье. Нас особливо жестоко и почти на полувыстреле бомбами, ядрами, а паче картечами били. Мне лицо всё засыпало песком и под сердцем рана картечная ж… У нас урон по пропорции мал, лишь для нас велик: много умирает от тяжелых ран… Но, Милостивый Государь, ежели бы не ударили на ад, клянусь Богом! Ад бы нас здесь поглотил…

Реляция тихо поспевает; не оставьте, батюшка, по ней рекомендованных, а грешников простите. Я иногда забываюсь. Присылаю Вашей Светлости двенадцатое знамя».

В официальном рапорте от того же числа Суворов оправдывается: «Реляция, Светлейший Князь, сегодня не поспеет, и сего дня мы отправляем благодарственный молебен Всемогущему Богу за дарованную им нам победу!» Реляция была закончена 4 октября. Как уже говорилось, сам Александр Васильевич, подобно другим командующим крупными соединениями, никогда не писал официальных реляций о своих победах, предпочитая диктовать их адъютантам. Замечательно его признание, сделанное правителю канцелярии Потемкина Попову в письме от 11 октября: «Пришлите, братец Василий Степанович! какого к нам беллетриста для сочинения журнала. Это идет к славе России! Иван Григорьевич [Рек] древнее меня, я ж, право, слаб… Притом, Милостивый Государь мой, Вы знаете, каково писать про себя. Про меня в журналах неправедно писывали, и то давно отбило у меня вкус к журналам. Лутчий здесь Репнинский, да и тому не написать; Кутузову — отлучитца нельзя».

В этих строках страстная натура великого воина как на ладони. Он никогда не забывал, как официальным описанием у него была украдена победа при Козлудже, поставившая точку в предыдущей войне с Турцией. И вот новая война с тем же противником и первая большая победа. Писать о ней необходимо — «идет к славе России». Из всех подчиненных это мог бы хорошо сделать только Михаил Илларионович Кутузов, да он со своими бугскими егерями охраняет важный участок границы. Раз так, то пусть пишет «беллетрист», каких много в штабах.

Александр Васильевич прибеднялся — он прекрасно владел пером, но считал, что самому писать о своих подвигах не по-христиански.