Суворов и Кутузов (сборник)

И теперь возвращался назад, в Александрию.

Уезжая из Флоренцоло, Суворов написал Бельгарду, оставленному командовать войсками у Александрии:

«Я надеюсь на Вас, а Вы положитесь на меня! Угостим Моро так же, как угостил я Макдональда».

Макдональд напрасно ждал поддержки от Итальянской армии – Моро только прособирался выступить ему на помощь. Когда же стало известно, что Макдональд разбит, Моро принялся за свои демонстрации: на большее он не решался. Он не думал наступать, а делал вид, что собирается.

Моро оправдывал себя тем, будто бы Суворов очень чувствителен к таким демонстрациям. Он считал, что, отвлекая Суворова от Макдональда, помогает Макдональду унести ноги.

На самом же деле все было не так.

Суворов никогда ничего не боялся на войне и меньше всего уважал демонстрации. Отменно расправившись с одним противником, он просто-напросто кинулся на другого.

Тогда Моро стал поспешно уходить в горы.

А Суворов въезжал в Александрию победителем.

Снова была торжественная, пышная встреча, снова он ехал, и тысячи народа кричали «Eviva Suvarov!»; матери подымали на руки детей и показывали: «Eccolo Suvarov».[109] Блестящая свита окружала его. С одной стороны ехал великий князь Константин Павлович, с другой – папа Мелас.

Папа Мелас теперь тоже забыл все свои страхи, обычные разговоры австрийских генералов о том, что фельдмаршал Суворов «воюет не по правилам», – и охотно изображал победителя.

Папа Мелас обнаглел до того, что в своей реляции, поданной Суворову после сражения при Треббии, имел смелость упомянуть в числе отличившихся и себя лично:

«Если и нижеподписавшийся хорошо поступал, то и себя препоручает милостивому вниманию».

За большой победой при Треббии шла маленькая: в день, когда Макдональд бежал из Пьяченцы, упрямый генерал Фиорелла наконец-таки сдал союзникам туринскую цитадель.

Когда Александр Васильевич вечером вернулся из театра, где в честь его было изображено «торжество победителей», он застал рескрипт императора Франца.

Рескрипт был длинен, точно кляуза, сочиненная крючкотворцем подьячим. Он начинался неизменным «Lieber Feldmarschal von Suviriv-Rymnikski»,[110] в нем лесть переплеталась с иронией, а трусость и австрийская «неискоренимая привычка быть битым» – с прямой угрозой.

Смысл же его был все тот же, уже достаточно знакомый и крайне неприятный Суворову: Вена старалась сузить рамки его деятельности. Суворов хотел очистить от врага всю Италию, а Франц заботился лишь об одном – как бы сохранить свои завоевания.

«Убедительно прошу Вас, любезный фельдмаршал, всегда следовать прежним моим наставлениям, то есть совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных».

И особенно больно задевали такие фразы:

«Ваши опытность, храбрость и столь часто испытанное счастье Ваше подают мне надежду, что вскоре Вы успеете дать опять делам благоприятный оборот».

Тут, без сомнения, постарался господин Тугут. Чувствовался его стиль. Тугут подколол Суворова «счастьем»: австрийцы никак не могли примириться с тем, что Суворов – великий полководец. Старый прием всех суворовских врагов и завистников.

Но какого же черта им надо? Почти вся Италия свободна, одна армия разбита, вторая заранее уходит от столкновения.

Александр Васильевич побагровел. Со злостью швырнул рескрипт и забегал по комнате.

Аркаша, смирно сидевший в уголке, удивлялся. Давеча в театре был такой веселый, а теперь… Все кругом поздравляют папеньку, превозносят его. Аркаша думал, что в этом толстом пакете пришла благодарность, а благодарность-то, оказывается, вон какая!

II

Нелегко было Суворову сидеть сложа руки в то время, когда неприятель, боясь вторжения Суворовской армии в пределы Франции, лихорадочно собирал последние силы. Но ждать приходилось. До взятия двух главных крепостей Северной Италии – Мантуи и Александрии – Вена запретила и думать о дальнейшем наступлении.

Александрийская цитадель считалась очень крепкой, а мантуанская – одной из сильнейших в Европе. Она имела гарнизон в десять тысяч человек при 675 орудиях и продовольствия на год. Комендантом ее был известный французский инженер генерал Фусак-Латур.

Осада крепостей затянулась, а время шло.

Суворов расценивал время в военном деле так же, как Петр I. Суворов говорил:

– Деньги дороги, жизнь человеческая дороже, но время – дороже всего!

Он понимал, что нужно ковать железо, пока горячо.