Суворов и Кутузов

Как он надменен, Николай Васильевич Репнин! Отвратительно повелителен и без малейшей приятности. Еще так недавно, месяц назад, он придирался к Суворову, норовил приказывать, а теперь придется самому сноситься с фельдмаршалом Суворовым рапортами.

Суворов потер от удовольствия руки и вполголоса запел:

– Тебе Бога хвалим…

И так за пением не приметил, как в самом деле под окном зазвенели бубенцы. Рванулся к двери:

– Прошка! Приехали!

Не дожидаясь мешковатого Прошки, сам как был неодетый, так и проскочил через камердинерскую в сени, на крыльцо. Распахнул дверь.

У самого крыльца, мотая головами, стояла тройка лошадей. Шелестели бубенчики, говорили люди.

– Да скоро ли ты? – не выдержал, окликнул племянника Суворов.

– Иду, дяденька!

Из саней вылезал в шубе, точно медведь, племянник, сын старшей сестры Александра Васильевича Анны, Алеша Горчаков.

А Прошка, подошедший к Суворову сзади со свечою в руке, бубнил на ухо:

– Ступайте в комнаты, простудитесь. Как маленькие! Без вас внесут, никуда жезл энтот не денется…

Алеша шел уже, путаясь в длинных полах шубы. В руках он нес большой узел.

Суворов обнял его.

– Я с холоду, дядюшка!

Вошли в комнату. Горчаков положил узел на стол и вышел в камердинерскую снять шубу. Дуя в озябшие руки, вошел к Суворову в спальню.

Суворов осторожно развязывал узел.

Мундир фельдмаршальский, шитый золотом.

– Это императрицын подарок. Маменька и Наташа мерку давали. Не знаем – впору ли будет?

– Впору, впору! – улыбался Суворов, а руки нетерпеливо шарили в узле.

– Это алмазный бант на шляпу, – сказал Горчаков, когда Суворов вынул сверточек поменьше. – А это – фельдмаршальский жезл. Пятнадцать тысяч рублей стоит, дядюшка!

– Он мне пятнадцати миллионов дороже: в нем моя свобода! Орлу развязали крылья!

Суворов схватил стул, легко перепрыгнул через него, крикнул:

– Репнина обошел!

Поворотился, легко перепрыгнул стул снова:

– Салтыкова Николая – обошел!

– Салтыкова Ивана – обошел!

– Прозоровского – обошел!

– Долгорукого – обошел!

– Каменского – обошел!

– Каховского – обошел!

– Эльмпта – обошел!

– Мусина-Пушкина – обошел! – прыгал он через стул туда и обратно.

Племянник смеялся, глядя на шалости развеселившегося Александра Васильевича.

– Помилуй Бог, легок стал: хорошо прыгаю! – улыбался Суворов, окончив свой счет.

Он раскрыл дверь в камердинерскую:

– Прошка, закусить полковнику!

И к племяннику:

– Ну, Алешенька, рассказывай!

Горчаков вынул из-за пазухи бумаги:

– Вот рескрипт императрицы и письмо.

Суворов бережно взял обе бумаги. Поднес к свече.

На одной стояло:

«Ура, фельдмаршал!

Екатерина».

На другой:

«Вы знаете, что как я не произвожу никого чрез очередь и никогда не делаю обиды старшим, но Вы, завоевав Польшу, сами себя сделали фельдмаршалом».

– Вот письмо Наташи.

Суворов развернул, увидал милые сердцу строчки: «графиня Наталья Суворова-Рымникская».

Не стал читать, спросил:

– Здорова? Мама, Груша, Димитрий Иваныч?

– Все слава Богу…

– А это чье? – спросил Суворов, принимая толстый пакет.

– Гаврилы Романовича.

– А, посмотрим:

«Милостивый государь!

Преисполнен будучи истинной любви к Отечеству, почтения ко всему тому, что называется мужество или доблесть, уважения к громкой славе Россиян, обожания к великому духу нашей Государыни, беру смелость поздравить Ваше Сиятельство и сотрудников Ваших с толико знаменитыми и быстрыми победами.

Ежели бы я был пиит, обильный такими дарованиями, которые могут что-либо прибавлять к громкости дел и имени героев, то бы я Вас избрал моим и начал бы петь таким образом:

Пошел – и где тристаты[73] злобы?
Чему коснулся, все сразил.
Поля и грады стали гробы.
Шагнул – и царства покорил.

– Очень мило. Помилуй Бог! Спасибо! Ну что ж ты одну водку тащишь? А закуска, редька где? – встретил он Прошку, который нес штоф и чарки.

– Да ведь с дороги-то первой всего – водка, – сказал, облизывая губы, Прошка.

– Тебе – что с дороги, что в дорогу – она первой всего! Сказывай, Алешенька, что же в столице говорят?