Суворовец Соболев, встать в строй!

Санька не терпел Рустамчика. Рустамчик всегда молчал и, приглядываясь ко всему, постреливал своими чёрными глазками. Но стоили кому-нибудь в чём-нибудь провиниться и остаться в одиночестве, вот тут-то он подавал свой голосок. Говорил он метко, будто в тире лупил по десяткам. Слово его всегда было последним, поэтому било хлёстко и больно. Ещё больше Санька не любил его за хитрости на уроках. Стоили кому-то задуматься у доски, как Рустамчик оживал, тянул руку и во весь голос, чтобы слышал преподаватель, громко и чётко подсказывал. Отвечающий, если и пользовался подсказкой, терял балл, а Рустамчика, как знающего урок, вызывали к доске, и он отвечал на пятёрку.

Вот и сейчас Рустамчик почувствовал, что подоспело его время, и после сказанного блестящими преданными глазками уставился на Серёгу.

— Вот именно, стукач, — качнул головой Кулак.

Рустамчик разлился в преданной улыбке, будто ловко опять украл пятерку.

Санька молча продолжал толкать валик, всем видом показывая, что слова не задели его.

«Только бы ничего не отвечать, только бы не сорваться. Не налететь с кулаками. Ну кто они такие? Серёга – какая-нибудь звезда, испускающая ядовитые лучи. А Рустамчик? Наверно, какая-нибудь блуждающая планета, которая прилипает к другим планетам и захватывает их тепло и энергию. А для этого пользуется защитой других злых космических тел, чтобы суметь перехватить как можно больше энергии у других. А есть ли такие тела в космосе? Наверно, есть, космос бесконечен.

— Молчание – знак согласия, — подхихикнул Рустамчик.

Ребята уже приступили к работе. С одной стороны, где снега было больше, работало четверо, а с другой, где Санька и Витька – три человека. Рустамчик стоял и прикидывал, к какой стороне ему присоединиться.

— Значит, молчание – знак согласия? – не дождавшись ответа, продолжал хихикать Рустамчик.

— Ну ты, подвывало, — Витька бросил лопату и, сжав кулаки, пошёл на Рустамчика. – Защёлкни свой грязный клюв, ты что Саньке «стукача» приклеил? Где он тебя заложил? Кого он застучал?

— А сегодня Володю Зайцева, — приторно улыбался Рустамчик. – И что я? Это Серёга начал.

— Да он с Володей сильнее дружит, чем ты. Серёга на секцию бокса опаздывает, и ему всё равно, на кого валить своё опоздание. А ты чё на Саньку? А ну извинись перед ним!

— Ещё чего! –зло сверкнули чёрненькие глазки Рустамчика.

Тогда Витька, который был ростом с Рустамчика и никогда не показывал свою силу, вдруг легко схватил его за шиворот, пригнул голову к земле и потащил к Саньке.

— Жри снег и клянись, что больше не будешь…

Рустамчик вдруг взорвался, забрыкался, замахал руками:

— Пусти!

Но Витька стянул ему на шее гимнастёрку и продолжал тащить к Саньке.

— Пусти! – орал Рустамчик. – Пусти, гад!

Витька навалился на него всем телом, завалил в сугроб и, окуная головой в снег, зло выкрикивал:

— Ешь снег и клянись! Клянись, что не будешь! Ешь и клянись!

— Хватит! Хватит! – подбежал Санька. – Ну его к чертям, — и попробовал оттащить Витьку.

Подбежали остальные и тоже начали разнимать. Витька неистовствовал. Он продолжал толкать Рустамчика в сугроб. Тем более Рустамчик тоже не мог успокоиться. Он орал, как резаный:

— Пусти, гад, пусти!

И тут сильные руки подняли обоих, поставили на ноги и развели в разные стороны. Произошло всё неожиданно, и Рустамчик, ещё не соображая, что случилось, продолжал лопатить воздух руками.

— Успокойся, зашибёшь!

Санька поднял голову. Витька и Рустамчик висели в руках у Володи Зайцева.

— Что за пожар на снегу?

— А чего он в сугроб толкает, заставляет его жрать и ещё перед этим извиняться, — показал Рустамчик в сторону Саньки.

— Не надо «стукача» клеить, — спокойно сказал Витька. – Хотел, чтобы он извинился перед Санькой, а он распсиховался. Какой он нервный. Как подвывать, так спокойненько, а как извиняться – так психовать.

Володя, державший Рустамчика, выпустил его, как показалось Саньке, небрежно и даже брезгливо. Потом задумался, и тихо сказал:

— У всех народов во все времена было два самых страшных слова – трус и предатель. Хотя предатель – тот же трус. И если ты обвиняешь своего товарища без повода в предательстве, то это та же трусость и то же предательство. Он тебя предавал?

— Меня нет! А тебя – да! – зло стрельнул глазами Рустамчик.

— Но если меня, то я сам разберусь. Мне такие защитники не нужны.

— Он не предавал, — сказал Витька. Он, наоборот, хотел тебя защитить перед командиром роты за то, что мы Воробья между окон зажали. Он хотел сказать, что Воробей не такой уж хороший, что он тебе синяк поставил. А Сорокин сказал, что ты нас науськиваешь, и постарается сделать так, чтобы ты вожатым у нас не был. Вот и всё…

После Витькиных слов было видно, как Володя погрустнел:

— Значит, сказал, что я не буду у вас вожатым? Ладно, сам разберусь, — и, повернувшись к Рустамчику, добавил: — Шадрин, наверно, прав. Тебе бы надо извиниться, — потом взял валявшуюся лопату Рустамчика и встал в самом конце лесенки, чтобы сталкивать скопившийся снежный валик с асфальта.