Суворовец Соболев, встать в строй!

Санька расстелил шинель на полке и лёг, положив шапку под голову. И тут ему снова стало жалко деда, жалко себя, жалко за то, что ему так не везёт. И почему не везёт? Откуда вдруг появилась эта цыганка? А разговор с Чугуновым. «Видно не твоё это дело – суворовское училище». Видно, прав Чугунов, командир роты и даже цыганка, забравшая деньги на обратный проезд в Уссурийск. Всё к одному: не надо возвращаться. Тем более, будет рассматриваться вопрос об его отчислении.

Он лежал, отвернувшись к стене, боясь своих слов, боясь оглянуться. В вагоне было тихо, как бывает тихо в бегущем по рельсам поезде. Шум колёс, да удары на стыках, да разговор женщин внизу на полках.

— Хорошо всё-таки у нас на Дальнем Востоке и в Сибири, не то что на западе. Ох и жадные там люди. В поезде ехала, — вспоминала старая, — в купе четверо пассажиров, каждый достал своё и ест. Чуть ли не закрывается от других. Никто никого к столу не пригласил. А я Серёженьку отвозила. Так его даже никто кусочком не угостил.

— Да, у нас народ попроще, — поддакивала молодая.

Рядом на полке кряхтел и под скрипучим кашлем вздрагивал всем телом старик в старом сером потёртом пиджаке.

«А может, и хорошо, что не надо возвращаться. Дома хорошо. И в вагоне хорошо и тепло. Сейчас рота, наверно, идёт на обед, и майор Сорокин настойчиво считает «р-р-раз, раз, р-р-раз, два, тр-р-ри» сбившемуся строю. Хорошо, сейчас не надо пугаться под команду «Суворовец Соболев, возьмите ногу!»

А что сегодня на обед? Наверно, борщ, а может жареную картошку дают… Пойти что-нибудь купить? Нет, лучше деньги на ужин оставлю.

Жалко дедушку. Санька всхлипнул, но тут же сдержался: «Хорошо, что никто не услышал».

Старик продолжал кашлять, и кашель, как электроток, проходил через его тело. Женщина всё рассказывала, как её плохо приняли на западе. Вагон безразлично отстукивал на стыках, безвольно катясь в общей сцепке за горланившим и пыхтящим от натуги паровозом…

Санька проснулся и почувствовал, что стало непривычно тихо. Поезд стоял. Санька слез с полки и выглянул в окно. На станции большими буквами выделялось знакомое слово «Спаск». Вспомнил, как ехал в училище и тоже проснулся на этой же станции. Но тогда ехал поступать, а теперь… Зачем нужны были эти волнения, медицинские комиссии, экзамены? Теперь обратно.

Старик, прокашлявшись, спустился вниз и сел за боковой столик. На его красном лице, как на кактусе, торчали иголки волос. Но вдруг электрический кашель вновь пробежал сквозь его тело. Женщина с кудряшками посмотрев на старика, чуть отодвинулась. Старик, кажется, этого не заметил, и кашляя, продолжал смотреть в окно. Поезд тронулся, и проводник, погрузив на поднос стаканы с жёлтыми подстаканниками, пошёл по вагону, предлагая чай.

Женщины засуетившись, принялись вынимать из затаившихся под столом сумок продукты. На столе появилась огромная жирная курица, яйца, колбаса, красный лоснящийся кетовый балык, баночка маринованных маслят, солёные огурчики. Потом женщина с каракулевыми волосами вытащила на стол пол-литровую баночку красной икры и делано возмутилась:

— Я же говорила ему, не клади. Не могу есть икру, простоявшую в холодильнике. Вот свежего посола — другое дело.

Санька поймал себя на том, что наблюдает за женщиной, отвернулся к окну и проглотил слюну.

— Надо посмотреть, что старуха положила, — полез на полку и достал старую дерматиновую сумку старик, не торопясь, выложил на стол завёрнутый в бумагу хлеб и кусок сала в тряпице, литровую банку молока и головку чеснока. – Живём, — сказал он. – Чай принесут, и можно червячка заморить. Хорошо хоть успела собрать, — продолжал старик. – А то я только с коровника вернулся и на тебе – телеграмма. Братуха мой умер. А я даже не побрился, — провёл он рукой по щеке, — на поезд опаздывал. Ох, братуха умер. Он у меня в Вяземском жил.

«В Вяземском – это раньше меня выходить», — подумал Санька. А старик продолжал:

— Телеграмма так скоро. Я даже медаль надеть не успел. Вишь, с планками еду, — показал он шесть замусоленных планок на пиджаке. В первой Санька узнал орден Красной Звезды. – Ну что, давай вечерять, — старик стал нарезать сало ломтиками, расщипил головку чеснока и предложил Саньке. – Сало у меня хорошее, я кабанчика откармливаю, а старуха по соленью мастерица. Меня до этого дела не допускает.

Сало было действительно вкусным, слабосолёным и мягким. Санька ел и не обращал внимания на молодую женщину, которая не соглашалась с пожилой, хвалила икру и отмечала её нежный посол.

Проводник принёс чай, старик насыпал в стакан какой-то травы, долго размешивал её, пытаясь утопить, предлагал Саньке и говорил, что поднимает жизненную силу и помогает от кашля.

— Вот если бы брат пил, — говорил, вздыхая, старик, — то от смерти бы не помер.

После чая старик действительно перестал кашлять, завернул вместе с хлебом в холстину сало и пододвинул Саньке.

— Возьми, внучек. Вижу, тебе понравилось. А я вот завтра раненько выхожу.

Потом он рассказывал, какой у него был заслуженный брат, но вот жаль, трав не пил. Старик оторвал кусок газеты, отсыпал в него травы и подал Саньке.