Суждения господина Жерома Куаньяра

— Турнеброш, сын мой, — ответил он мне, — я охотно признаю, что впал в противоречие. Но сия двойственность, которую ты справедливо отмечаешь в моих речах, не столь зловредна, как то, что философы именуют антиномией. Шаррон в своей книге «О мудрости» утверждает, что существуют антиномии неразрешимые. А что до меня, то стоит мне погрузиться в размышления о природе, как у меня в голове начинают прыгать штук пять-шесть этаких чертовок, которые затевают меж собой драку и, кажется, вот-вот выцарапают друг дружке глаза, и тут уж становится ясно, что этих упрямых мегер помирить никак невозможно. Я потерял всякую надежду привести их к согласию, и это их вина, что я до сих пор не преуспел в метафизике. Но противоречие в данном случае, Турнеброш, сын мой, это противоречие кажущееся. Разум мой по-прежнему на стороне сиракузской старухи. Я думаю сегодня то же, что думал вчера. Просто я дал волю сердцу и уступил порыву, как самый обыкновенный человек.

V Пасхальные яйца

Батюшка мой держал харчевню на улице св. Иакова как раз напротив церкви св. Бенедикта Увечного. Не скажу, что он очень уж любил великий пост, да такое чувство было бы неестественно для кухаря. Но он соблюдал постные дни и говел, как подобает доброму христианину. Денег на архиепископское разрешение от поста у него не было, и в великопостные дни он со своей женой, сыном, собакой и со всеми обычными посетителями, из коих самым усердным был мой добрый учитель, г-н аббат Жером Куаньяр, ужинал вяленой треской. Матушка моя, святая женщина, не потерпела бы, чтоб наш дворовый пес Миро глодал кость в страстную пятницу. В этот день она не приправляла похлебки бедного пса ни мясом, ни салом. Напрасно г-н аббат Куаньяр внушал матушке, что это не дело, что по всей справедливости Миро, который никак не причастен к святым таинствам искупления, не должен терпеть ради них лишения в пище.

— Нам с вами, матушка, — говорил этот великий человек, — подобает есть треску, поскольку мы суть члены святой церкви, но какое же суеверие, глумление, какая дерзость и, даже более того, кощунство приобщать пса к умерщвлению плоти, как это делаете вы; ведь сие для нас священно и дорого, ибо сам господь бог участвует здесь, а будь иначе — изнурять свою плоть было бы недостойно и бессмысленно. Такое заблуждение, простительное вам по вашей простоте, было бы преступно для человека ученого, да и для всякого здравомыслящего христианина. Подобные действия, голубушка моя, ведут прямым путем к самой чудовищной ереси. Ведь это все равно, как если бы вы утверждали, будто Иисус Христос приял смерть и за собак равно как и за сынов Адама. А нельзя и представить себе ничего более противного Священному писанию.

— Оно, может, и так, — отвечала матушка. — Но если Миро станет есть скоромное в страстную пятницу, мне все будет казаться, что он жид, и он станет мне противен. Какой же тут грех, господин аббат?

И мой добрый учитель, прихлебывая вино, отвечал ей ласково:

— Голубушка, я не берусь судить, грешите вы или нет, но, по правде сказать, нет в вас никакого зла, и я больше верю в спасение вашей души, нежели в спасение душ пяти-шести знакомых мне епископов и кардиналов, которые, впрочем, писали прекрасные трактаты о правилах истинной веры.

Миро, пофыркивая, уплетал свою похлебку, а батюшка с г-ном аббатом Куаньяром, поужинав, шли прогуляться и заглянуть к «Малютке Бахусу».

Так проводили мы в «Харчевне королевы Гусиные Лапы» святые дни великого поста. Но в день пасхи с раннего утра, когда колокола св. Бенедикта Увечного радостно благовестили о воскресении Христовом, батюшка нанизывал на вертел цыплят, уток, голубей целыми дюжинами, а Миро в уголке около пылающего очага вдыхал славный запах жира и помахивал хвостом с видом задумчивого и важного довольства. Старый, одряхлевший, почти слепой, он еще сохранил вкус к усладам земной жизни, бедствия коей переносил с безропотностью, тем самым, облегчая их для себя. Миро был истинный мудрец, и я не удивляюсь, что матушка моя приобщала к своим: богоугодным делам столь разумное существо.

После торжественной службы шли обедать в харчевню, всю пропитанную сдобными, аппетитными запахами. Батюшка садился за трапезу с благочестивым весельем. Обычными его гостями были: писцы, из духовного суда и мой добрый учитель, г-н аббат Куаньяр. Помнится, в лето по рождестве Христовом 1725-е мой добрый учитель привел к нам на пасху господина Николя Сериза, которого он. откопал в какой-то мансарде на улице Масон, где сей ученый муж занимался тем, что день и ночь сочинял для голландских издателей разные разности из жизни литературной братии. На столе в проволочной корзине возвышалась целая гора красных яиц. И после того, как аббат Куаньяр произнес Benedicite, эти яйца стали предметом оживленной беседы.

— У Элия Лампридия, — сказал г-н Николя Сериз, — говорится, что курица, принадлежавшая отцу Александра Севера, снесла красное яйцо в день рождения сего младенца[20], предназначенного судьбою для престола.