Svadba

Ручаюсь, что чисто механически, не соображая, что делает, он взял яб­ло­ко, ребром ладони располовинил его и одну половинку отдал мне. Перед нами расстилался суровый, зеленоватый Мичиган, который по величине и исходящей от него мощи мог бы вполне называться морем. Или даже океаном, ибо под ветром (было ветрено) вздымал приличных размеров волны. А за нашими спинами, сразу же за парапетом, пела, густо шепелявя, городская автострада. Покончив с бутербродами, я закурил.

– Дай я тоже подымлю за компанию.

Дал. Он еще раз повторил, что я ничего не понял, особо подчеркнул, что советская власть ничему меня не научила, что, когда он говорит, что Потапов – не сын Потапова, а сам Потапов, который накрыл его родителей, то он знает, о чем он говорит, и не надо из него дурачка делать, поскольку он сам не разучил­ся еще считать до сорока.

И дальше (по секрету) понес такую ахинею, что я подумал, что кто-то из нас, наверняка, рехнулся. Один – потому что имел дар выдавать бред за правду, другой – потому что имел терпение его слушать.

Он рассказал о каких-то тайных лабораториях во внутренних сферах КГБ, в которых удалось получить некий чудодейственный препарат, предотвращающий старение, некий эликсир жизни, который, он знает это допод­линно, испытывали на заключенных, работающих в почтовых ящиках, т. е. – на сверхзасекреченных подземных заводах. Один из его дядей, крупная личность, по профессии ядерник, работавший в области ядерной биологии, сам однажды давал консультацию сотруднику одной такой тайной лабора­то­рии. И кроме того, один из друзей их семьи, подвергшийся обработке этим препаратом до ареста, вернулся домой после пятнадцатилетней отсидки, ни на каплю внешне не изменившись.

– Что же, это жидкость какая-то? Микстура? Уколы? Или нечто лучевое, электронное?

– И то, и другое. Но это неважно.

– И потом, почему на заключенных и почему гэбэ?

– А ты не понимаешь?

– Гэбэ убивало, это да. Но предупреждать старение... да еще заключен­ных. Какое чудное гэбэ!

– А, видишь. Ты действительно, не понимаешь. Дело в том, что эта шту­ка, на самом деле, от старения не спасала...

– Что?! – я офонарел.

– Именно. От старения как такового она не спасала. Только сохраняла, так сказать, внешность и физическую силу. А? Что? Ты понял меня? Этот препарат сохранял физическую силу. Ты понял?

– О да! Но что же, в таком случае, старело? Внешность – нет, сила – нет. Что же?

– Что же? Я тебе скажу что же. Ты не поверишь. Старели одни только детородные органы. Причем, с умноженной быстротой.

– У-у-умм, – промычал я, осеняясь. – Детородные органы? Тогда все понятно. А ты знаешь, что у каждой гиены два детородных органа: муж­ской и женский.

– Ты смеешься надо мной?

– Нисколько. Я просто не понимаю, как они делятся на самцов и самок, если у каждого – и то, и другое, и каждый может сам себя зачать.

Наконец, я привел его в замешательство.

На-ка, милый мой, получай за весь твой бред с эликсиром. Я срезал его так же, как один из героев Шукшина, деревенский всезнайка, срезал канди­да­тов наук, приезжавших в их село на побывку. С одной, правда, разницей – у меня не было зрителей.

У меня не было зрителей – и никто не поднял его на смех. Тем не менее, я чувствовал, что переусердствовал, потому что Кирилл явно закипал. Он нервно отбросил мою руку, когда я в надежде ублажить его, под­нес ему очередную сигарету, резко встал, намереваясь уйти. Растерявшись и чувствуя, что хватил через край, я начал извиняться.

– Ну будет тебе, Кирилл. Будет. Что уж ты так, я ведь ничего, я ведь...

Он обдал меня пылающим взглядом и сказал:

– Я не шел к тебе паясничать. Я шел честно предупредить тебя о возмож­ных последствиях дружбы твоего сына с этим Потаповым. Они вели себя, как друзья. Это не первый раз, когда я видел их вместе.

Мне неловко было в этой ситуации возражать, тем более, что я сам еще не до конца освободился от этих журчащих в душе подозрений, поэтому я просто мямлил что-то благодарственное. Мол, да, конечно, спасибо, я и сам частично переживаю, не волнуйся, понаблюдаю, все будет окэй. Я старался вернуть его расположение, утихомирить. Разругаться не хотелось, в особен­но­сти, теперь, незадолго перед свадьбой.

Честно говоря, после нашей домашней беседы с Хромополком возбуж­ден­­ная им шпиономания значительно поблекла в моей душе и вряд ли вновь могла возгореться от фантасмагории, преподнесенной сейчас Кириллом. Можно было вполне допустить, что его родители были "накрыты" отцом Хро­мо­­полка. Но в ответе ли сын за отца? В ответе ли, вообще, один чело­век за другого? Народная мудрость расхожего афоризма – один за всех, все за одного – действовала на меня обычно раздражающе. Один за всех – про­с­то пакость. А все за одного – скрытое приглашение всем на одного.

Тот факт, что Сашка пойдет под венец, благословенный десницей церк­ви, на которой в течение веков не просыхала человеческая кровь, в особен­но­сти, еврейская, – вот что, по-настоящему, сводило с ума и не отпускало ни на минуту.