Svadba

Во все это время его лунообразное лицо не скрывало ни того, что оно обескуражено, ни того, что оно усиленно думает о том, что бы такое выдать, чтобы разрядить напряженность.

Наконец, зажатый и толкаемый у основания бокал завертелся и шарик в нем тоже завертелся и побежал вверх по стеклу, как мотоцик­лист по верти­кальной стенке. Это длилось не более мгновенья, но вышло эффектно и забавно, после чего он сказал:

– Знаешь что? Мы, конечно, люди серьезные, но сначала давай отхлеб­нем еще по капельке и тогда уж выложу перед тобой все, как на духу.

И снова его лицо расплылось, и снова мне ничего не оставалось делать, как согласиться.

Снова отхлебнули, он – вина, я – водки. Снова закусили. И снова он было попер на шуточки.

Ан, нет – давай выкладывай!

– А что выкладывать? В гости приехал. По работе. – Взглянул на меня, и то ли глаза мои ничего хорошего не предвещали (хотя, что я, в принципе, мог ему сделать?), то ли сам он вдруг почувствовал, что юлить дальше некуда, мало по малу разговорился. Но сначала все же еще немного поку­ролесил:

– А ты, как думал? Что-нибудь другое тебе скажу. Тайну государственную выдам? Родину понесу на посрамление? Просто так, в неглиже?

Он явно входил в раж. Шутил, смеялся, пародировал затасканный гэбэшный словарь, но под этим слишком усердным кривляньем было нечто тоскливое, может быть, ползучее, как сказал бы сочинитель Узлов и Красных ко­лес.

– Не нравится мне, что ты сына моего так легко достал.

– О-оо! Сына? Сына – это уже конкретно... Это... это... Это уже что-нибудь.

– Не кривляйся.

– Да кто ж кривляется? Я говорю сына – это уже что-нибудь, это уже хорошо, потому как, ежели верить поэтам, сыны отражены в отцах. А? Не так ли?.. Коротенький обрывок рода, два-три звена – и уж видны заветы темной старины, созрела новая порода. Новая порода! Но-ва-я... Понимаешь ли ты, новая...

Он встал, потянулся за бутылью водки, изящным жестом циркача вскинул ее на широкой ладони и наклонил над моей рюмкой. Наполнив ее до краев, он то же самое проделал с бутылкой вина и со своим бокалом, не прекращая повторять слово "новая" в различных интонациях, пока этот певучий повтор не перешел в пение. Он пел, вальсируя вокруг меня с бокалом и рюмкой в поднятых руках.

Наконец, чокнувшись ими, вручил мне рюмку, еще раз звякнул о нее бокалом и стал медленными глотками пить, притопывая и после каждого глотка подпевая: новая, ах хороша, хороша новая...

– Ну братец, – сказал я, – таким веселеньким я тебя, пожалуй, и не помню. Неужели пара глотков сухого винца?..

– Но нового винца, заметь. Созрела новая порода. В России созрела!.. А если говорить серьезно, то ни хрена у нас не созрело. Ты знаешь это. И я знаю. Скорее, сгнило. И это уж точно. Но ничего, свое мы еще возьмем.

– Не все еще, значит, сгнило.

– Ну зачем же так? Зачем смеяться-то над своей бывшей родиной?

Я хотел ввернуть, что родина не бывает бывшей, потому что родина – это место рождения и никто дважды не рождается, но тошно было высокопарничать и заводить заигранную пластинку.

– Видишь ли, народ устал. Выдохся. А ему опять говорят "ждите". И вот надо ждать. Надо снова смотреть вперед и ждать. Сидеть и ждать. Мы все штаны в этих посиделках протерли. И кроме драных штанов – у нас пшик! Вавилонская башня! Знаешь, что такое вавилонская башня? Это когда высоты много, а штаны драные. Я бы сказал так: драные штаны на большой высоте. Говорят "Европа", говорят "Азия", а мы не то и не другое. Мы – песня. Нам песня строить и жить помогает.

– Однако достаточно. Ни к чему этот пьяный треп.

– Ну что ты? Что ты? Я только во вкус вошел.

– Во вкус, да не тот. Мне о сыне знать надо. К нему-то ты зачем полез?

– Ну какой же ты, право...

– А не надо мне права и не надо мне вкуса твоего. Довольно, сыт вашими вкусами по горло. То гордыня до небес, то свою же собственную морду – да в говно. Нате – смотрите, какие мы чувствительные и праведные, и правдивенькие. Самооплевывание не в твоей натуре. И нечего мозги мне тут пудрить. Так уж я и поверил, что родина для тебя – вавилонская башня и драные штаны. К тому же, это и по существу не так.

– Так, дорогой мой человек, так. Еще как – так! Ты просто давненько не был у нас. Не знаешь. Все поползло по швам. Все валится. Одна злость...

– Но сын-то мой причем! – нажал я, потеряв терпение. – Зачем-то он вам все же понадобился?

– Да что злиться?.. Надо же, заладил: сын да сын. Я вижу удовлетворить тебя может только один ответ. Вот он – получай. Я приехал завербовать твоего сына для работы на нас.

– Снова кривлянье.

– Считай, как знаешь, но иного слышать тебе не дано. Мы-то там, хоть и на самую малость, а все же сдвинулись с мертвой точки, а вы здесь, видать, все еще замороженные.

Вот тебе и Хромополк.

Вот тебе и красная шапочка – здравствуй бабушка.

Я чувствовал себя побежденным и смятым. И самое главное... самое главное, что я никогда не знал его таким. Если он это разыграл, то мастерски, а если, на самом деле, таков, то не знаю.

Не знаю, не знаю.