Svadba

Кэрен, что ли, подвела нас к нему или Сашка – не помню. Мы приехали на свадебную репетицию. Нинуля, Мишка наш и я. Родители Кэрен, ее две сестры и брат, а также несколько общих друзей жениха и невесты. Все были в очень каком-то полуискусственном не то возбуждении, не то тормо­же­нии. Мы приглядывались к родителям. Они – к нам.

Первая наша встреча с ними.

Она – тип русской учительницы, на вид – мягкой, но курит и значит с каким-то крепким стерженьком внутри. Он – работяга западного типа, не то поляк, не то немец.

Что и говорить, родство по высшему классу.

– Как хорошо, что вы тоже курите, – сказал я, поднося ей зажженную зажигалку.

Надо было о чем-то говорить, расшаркиваться, а что, как – никто не знал. Благо, какие-то общие, ничего не значащие слова, сопровождаемые жес­тами, мимикой, любвеобильными улыбками, срывались с уст. Мы – воспи­танные люди. Наши деточки любят друг друга – и это главное.

– Прекрасное здание.

– Да. Усадьба.

– Здесь сейчас школа.

– Да, школа и вместе – интернат.

– Где же ученики? На каникулах?

– На каникулах, наверное.

– Да, здание прекрасное, только вот кондиционера нет.

– Ничего, мраморные полы и толстые стены.

– Что ж, будем надеяться, что они сохранят прохладу.

– Но еще лучше, если в день свадьбы жара нас все-таки минует.

– Сущий рай. И пруды.

– С рыбой?

– Когда я думаю о рае, я именно таким его и представляю.

– Да.

– Да.

– А какая библиотека! Вы уже видели ее?

– Нет еще.

Он повел меня в библиотечный зал. Нинуля осталась с матерью. Две дамы найдут общий язык.

А я поплелся за ним в храм мировой премудрости, где в торжественном и пропыленном полумраке высились стеллажи из тяжелого темного дерева, сплошь забитые толстыми старинными фолиантами. Мы обходили зал, приглядываясь к золотым тиснениям на корешках. Он комментировал, я слушал и восхищался.

У него высокий сократовский лоб и нос картошкой – прекрасный гибрид пролетария и завсегдатая интеллектуальных салонов. Он задержал мое внимание на томе Дидро, я наклонился, прочел: 1804, – и неподдельно про­мы­чал подобающее в этих случаях междометие. Оказалось, что он изрядно поднаторен в эпохе французского просветительства, знает проекты консти­туций Марата, теорию государства Гоббса и вообще в юности бредил революцией и социализмом. Благодаря им он не стал гоняться, как все, за университетским дипломом, а стал за станок.

Его рассуждения были непримиримы и прямолинейны, и к концу нашей прогулки я уже смотрел на него, как на своего давнего знакомого. Всезнаю­щий рабочий класс! Ничего не попишешь – судьба, везение. Меня всегда бросает в объятия этой доморощенной учености.

Когда нас позвали к столам, я испытал великое облегчение и, вежливо скрывая его, поторопился к зовущим. Репетиция была генеральной, с точно теми же блюдами, обрядом венчания, молитвой, что будут и на свадьбе. Надлежало запомнить, кому откуда выходить, где стоять и как молиться.

Я хочу тихо жить. Я хочу быть мещанином. Бегемотом я хочу быть. Травой. Снегом.

Просто быть. Быть и все.

Хромополк, как будто, оставил меня в покое. Во всяком случае, давно не показывался. Я уже примирился. Я уже душевно примирился и с сыном, и со свадьбой, и с попом.

Да! И с попом тоже.

Все это не имеет значения, – сказал я себе. Все это не имеет никакого значения. Главное – жить, быть, ведать. Ведать со стороны, не позволяя вовлечь себя в общую карусель имен и знаков, чванного пафоса словес, магии и мафии вулканических самолюбий.

Насчет Хромополка я ошибся. Он не оставил меня в покое. Он вошел в нашу жизнь, как таран. Крупно и круто.

Он, как оказалось, познакомился с Сашкой еще до того, как встретился со мной. Когда он впервые подкараулил меня при выходе с работы, они уже чуть ли не в друзьях ходили. Узнав об этом, я, как положено, взбесился и бушевал на протяже­ние добрых двух недель – не меньше. Неужели я, действительно, напророчил нам детек­тив­ную судьбу с трагическим финалом. Ну нет, мои миленькие госпо­да! Ничего у вас не выйдет!

Сына я вам не отдам.

А если уж что и не так, если уж что и начнет у вас выламываться, если уж и клюнет как-то сынок на ваше бестрепетное красноблудие, если уж и попадется к вам на крючок, то что ж...

То что ж?..

То лучше разом оборвать все. И свадьбу эту поповскую, и свое прокля­тое еврейство, и проклятие своей бестолковой, трусливой и ленивой жизни, в которой не было ничего, кроме никчемности самоистязания, перманент­но­го самопредательства, воя на луну и при свечах, и бездумного животного зача­тия, и последующей за ним такой же праздноликой и лживой женить­бы... И вот плод. И вот он – плод.

Мы пришли к ним в гости. Пасха, вроде, была, и Кэрен пригласила нас на пасхальный обед. Сняли плащи, поздоровались. Нинуля с Кэрен поцело­вались. Ничего. Все, как обычно.

Входим в гостиную. Я зачем-то еще в кухне задержался. Они купили новый высокий табурет, как для бара, я задержался посмотреть. Похвалил покупку. То да се. Тоже, как обычно. Вхожу в гостиную. В гостиную вхо­жу – и глазам не верю. Он, Хромополк, пиво потягивает. Не мираж ли? Ты-то как здесь очутился?

– А вы уже знакомы? – Сашок тоже слегка опешил.