Svadba

Я присел на скамейке подле грубо, по-деревенски сколоченного стола и смотрел то на окно, за которым были они, то на небо. Я был один. И физи­чески один, и душевно. Такого одиночества, такой опустошенности, такой надсадной отверженности я редко когда испытывал. Ну и пусть, думал я, ну и пусть. Пусть один, пусть отвержен, пусть пуст. Любой уход не должен быть нагружен ничем. Только пустотой. Пуст – легок.

Я сидел и пил пиво. Дорогое, немецкое – прямо из горлышка. Сашок еще со студенчества любил дорогие сорта немецкого пива. Потому я стараюсь, чтоб оно всегда в доме было. И оно всегда есть. Часть внизу, в ящике, часть в холодильнике.

Я сидел, ждал. Думал, хоть Нинуля заметит, что меня нет, выйдет, уз­на­ет в чем дело, заставит подняться ко всем. Но нет, никто не выходил. Я поднялся сам, прошел к холодильнику, достал пива – ноль внимания. Так увлечены, что никто меня и не заметил. Снова спустился вниз.

И вот сижу и пью пиво, которое сам себе только что притащил. Никто меня и не заметил, когда я брал его из холодильника. Я еще нарочно так бутылкой о бутылку звякнул, так же и стакан доставал из шкафчика, чтобы лишний раз звякнуть, но и этого никто не расслышал.

Они сидели в гостиной и бурно обсуждали, как расставлять столы на свадьбе, а мне этого не надо.

Мне и свадьба-то не нужна.

Сказал бы так в свое время – и глядишь ничего бы и не было. А если и было бы, то без меня. А без меня – хоть на ушах ходите. Мне все равно.

Большие уже. Взрослые люди уже.

Ты, Леша, моего Сему не знал. Не видел никогда. Но ты знаешь, что у меня в Израиле брат с семьей и с мамой. Если б я им не сказал заранее, что свадьба будет, я б еще сейчас мог все отменить. Черт меня дернул вообще заикаться об этой свадьбе. Кому бы то ни было – не только им. Но они уже билеты заказали. Летят. Всей семейкой. Сема с Цилей. (Жену его так зо­вут). И мама...

Ну и, конечно, перед этим я тоже маху дал... Отсутствие здорового стер­жня сработало. Шумлю-то я много. Но толку... Видимо, проклятие трехтысячелетнего зова прет из меня фонтаном. Но не тем, что изыс­кал в нем великий мученик Гулага. Не страсть ножичком полоснуть, прославившая еврейского выродка Богрова, Мордко Гершевича, а слабость перед семей­ным очагом, семенем, прославившая незабвенного юдофоба Розанова, Василия Васильевича. Ужасным феноменом был. Евреев презирал так, что самому перед смертью страшно стало. Но зато никогда не скрывал, – напро­тив, всюду выпячивал, – что свою врожденную привязанность к полу и бра­ку (какие деревянно-браконьерские словечки-то у нас для святей­ших поня­тий!) обнаружил исключительно в том самом жидовском трехты­сячелетнем зове. Вот и во мне, судя по тому, что ни на что, окромя бури в стакане воды, не способный, ентот зов по всем жилкам раз­­ли­вается. Ина­че распро­щал­ся бы с их поповской свадьбой – и поминай как звали. Так нет же, кровная привязка к семени, к ненаглядному от­прыску сильнее всего на све­те. Едва только поманили пальчиком – пожалуйста, с распростер­ты­ми объя­тиями.

Еще в феврале, месяца полтора тому назад, мы с Кэрен отправились смот­реть место для свадь­­бы, которое она, на­ко­нец, вроде бы выбрала.

Они мотались с Сашкой по Чикагским пригородам в поисках этого само­го места черт знает сколько. Обзво­нили около ста мест и около двадцати уже посмотре­ли. Но в каждом что-то не так. То кухни нет, то зал слишком мал, то зал слишком велик, то ни озера, ни пруда, ни речки рядом (ей особенно втемяшилось вен­чать­ся на берегу водоема), то день, который им предлагают неудобен, то еще какая-нибудь хренация не подходит. И все выглядело так, будто они опоздали. Все лучшее уже, оказывается, забито до конца года.

Был четверг, помню. Я с обеда ушел с работы, чтобы поехать с ней. Нинуля могла с ней поехать. Она в четверг не занята, и ей не нужно было бы уходить среди дня с работы. Но еду я. Кэрен так возжелала. И вот мы едем. Я, ее сестра, миловидная дурнушка с карими глазами, и она. Обе в легких курточках, хотя, в принципе, еще зима. Сашка тоже так ходит, от моды ни на шаг, зато умник великий.

– Вы же простудитесь.

Нинуля нажарила целое блюдо куриных котлет. Стоят, с ноги на ногу переми­наются, словно писать хотят, котлеты уминают. Кэрен-то эти котлеты уже не раз ела, а для сестры – экзотика, шедевр русско-еврейской кули­на­рии.

Мы опаздываем, поэтому – на ходу, стоя. Шутки-прибаутки, я рюмашку опро­ки­нул для храбрости. Как-никак, еду важное дело с официальными лица­ми обгова­ри­вать. Возбужден, горжусь. Не хочется признаваться, но в глу­би­не души все же приятно: меня она выбрала, не Нину.

Наконец, уселись в машину, поехали. Я за рулем, Кэрен рядом, сестра ее позади. Сестру Викой зовут. Мы едем смотреть место для свадьбы, кото­рое моя будущая дочь (невестка – дочь в законе, по-английски), наконец, выбрала.