Свадьбы

Шли они ходко, но неспешно. Она — большая и величественная, осанка властная, гордая. А как же иначе? Хозяйка льдов идет, чувствует свою силу. Детеныши едва достигали ей до брюха. Этакие кругленькие увальни прилипли с боков к матери и перекатывались рядом с нею с лап на лапы, не желая отставать.

Степан знал, зачем Желтуха ведет малышей к замерзшему океану. Еще до их рождения она набила нерп и рыбы, упрятала припасы в ледяные тайники и вот теперь ведет подросших детей своих на сытную кормежку.

— Ну, ступайте, кормитесь вволю, — благодушно проговорил Степан, провожая их линзами бинокля.

Житье на малолюдном острове средь Ледовитого океана давно приучило Степана в голос разговаривать с самим собой, со зверьем и даже с неживыми предметами. Высунется ли из воды в летнюю пору любознательная нерпа, привлеченная свистом Степана (а насвистывать разные песни он с детства великий мастер), и Степан непременно заговорит с нею. «Ну, как тебе там живется? — спросит он приплясывающую на волне нерпу. — Корму хватает нынче?.. Видать, хватает, коль жируешь так весело». Повстречается ли ему по первому снегу пугливая куропатка, он и с нею в беседу войдет, но уже после того, как птица шарахнется от него и замрет в отдалении, полагая, видимо, что человеку не различить ее оком на белом снегу, такую же белую. «Не бойся, голубка, — скажет ей Степан, — живи спокойно. Я тебя не обижу. Другим-то птицам лучше, они к теплу подались. Ну да мы с тобой и здесь выдюжим. А это ты верно сделала, что поспешила серое перо на белое сменить. Вот и сбережет оно тебя от лисьего зуба». Выбросит ли приливом на берег какое отполированное водой бревно, разбухшую доску, бочку без днища или еще что-нибудь такое, называемое плавником, Степан, прежде чем поволочь к своей избушке это бесценное топливо, заведет разговор и с бревном, и с доской, и с бочкой без днища. «Откуда ж это тебя занесло в такую даль? — спросит он у бревна. — Это в какой же тайге такие добренные кедрачи вымахивают? Да тебя, такого парубка, и пила не возьмет. То и будет, что пойдут зубья ломаться…»

Пожелав полярным странникам счастливой дороги и сытой кормежки, Степан спрятал бинокль под кухлянку, надел рукавицу, взялся за палки и переступил с ноги на ногу на коротких лыжах. Но, прежде чем оттолкнуться, поглядел на небо. Он чувствовал, что в погоде назревает какая-то перемена, но на небе не отражалось ни малейших примет, указывающих на это. Небо голубенько светилось, и на его гладком просторе, не запятнанном ни единым облаком, висели низко у горизонта два круглых фонаря: слева — пурпурное солнце, справа — молочная луна в зеленом ободе, — обычное соседство дневного и ночного светил в весеннем апреле, с его все еще крепкими морозами, но уже светлым днем, сменившим кромешную темь полярных ночей.

Нет, небо было чисто и покойно, как чисты и покойны были снега, раскатавшие по земле бесконечно длинные белые перины с торчавшими на них подушками-сугробами. Примета к непогоде крылась, пожалуй, в морозе. По сравнению с полднем мороз заметно послабел и в воздухе улавливалась какая-то вялость. Воздух будто пообмяк и расслабился, как случается перед ростепелью. Однако Степан знал, что ростепели начнутся не раньше конца мая, если не в самом июне. А вот такой перепад в температуре, такое полное безветрие и такая тихая тишина скорей всего обернутся пургой.

Вдруг Степан ноздрями уловил близкую пургу: по слабому дуновению ветерка, наполненного щекочущей сыростью, пахнувшей ему в лицо и проникшей при вдохе в ноздри. Но как бы ни была скора на ногу пурга, как бы стремительно ни началась, она уже не могла настичь Степана средь этой окаменело-снежной пустыни: его избушка была совсем недалече, вон за той цепочкой невысоких холмов, видимых ему невооруженным глазом.

Степан тряхнул плечами, поправляя рюкзак за спиной. В рюкзаке залязгало железо: стукнулись друг о друга капканы. Охота на песцов и огненных лисиц закончилась, и Степан уже с неделю выкапывал из снега свои капканы и сносил домой с тем, чтобы погодя починить и смазать их для охоты в будущую зиму.

Поправив рюкзак, он пошел и пошел на лыжах, равномерно взмахивая палками и легко скользя по прочному, искристому насту.

Достигнув полосы холмов и обогнув один из них по склону, он снова остановился, увидев в неглубокой низине свою избушку. Степана удивил и обрадовал дымок, прямившийся из трубы его крохотного жилища. Ему подумалось, что это жена его Мария вернулась из больницы и первым делом затопила плиту в пустом нахолодавшем доме. И подумалось также, что младший сын Андрей сам привез мать из райцентра на своем вертолете, и теперь они оба, жена и сын, дожидаются его.