Свадьбы

Ранние сумерки надвинулись на дорогу, из кюветов пополз вверх седенький легкий туман. Но вскоре он так загустел и распух, что не стало видно ни самой дороги, ни деревьев на обочинах. И была минута, когда Николаю показалось, будто ничего-то иного и не существует на земле, кроме этого мокрого, липкого, давящего тумана.

Сестры Сыромятины

Никак не ожидали сестры, что этот субботний день, протекший до предвечерья так же неприметно, как и многие другие дни до этого, принесет им столь великую радость. В их нынешней жизни, помеченной преклонными годами, не обремененной службой, в этой их домоседской жизни все радости заключались в интересной книге, в том, что сосед выбрал время и почистил дымоходы, что у крыльца удачно принялся черенок прихотливой крымской розы, что, перезимовав в Африке, к ним вернулись ласточки.

И иные подобные вещи, мало значимые для других людей, доставляли сестрам приятность.

Ни в молодости, ни теперь, в старости, сестры внешне не были похожи. Старшая, Надежда Григорьевна (ей шел восемьдесят первый год), была высока и костлява, с густыми седыми бровями на удлиненном пергаментном лице, разделенном как бы на две половины крупным носом с крутой горбинкой. Младшая, Виктория Григорьевна (ей исполнилось семьдесят шесть), напротив, была низкого роста, полненькая, круглолицая, с маленьким носиком и постоянным румянцем на щеках. Всю жизнь они прожили в этом городке, в небольшом деревянном доме, построенном родителями еще до их рождения. Обе когда-то учительствовали, имели мужей, которые тоже были учителями, и у каждой было по сыну. Болезни отняли у них мужей, война — сыновей, и вот теперь они коротали старость вдвоем, по-сестрински дружно и неразлучно. Каждая из них по паспорту носила фамилию мужа, но в городке за ними почему-то прочно удерживалась девичья фамилия, и люди называли их «сестры Сыромятины».

В описываемое предвечерье Надежда Григорьевна и Виктория Григорьевна сидели во дворе за столиком под грушей. Надежда Григорьевна, в очках с толстыми линзами, вязала шерстяной носок, а Виктория Григорьевна, тоже в очках, но с тонкими стеклами, читала вслух статью в журнале «Здоровье» о гипертонии.

Во дворе было тихо, тихо было и на улице. Плотная тень груши накрывала почти целиком весь небольшой дворик, оставляя лишь у забора медную солнечную полосу. Сладковато пахло розами. В воздухе бесшумно скользили ласточки, не успевая носить мошку прожорливым птенцам. Только изредка тишину тревожил стук упавшей с высоты на землю перезревшей груши. По этот привычный ушам звук не отвлекал женщин от их занятий. Однако когда чуть слышно отворилась калитка, Виктория Григорьевна тотчас же прервала чтение, а Надежда Григорьевна перестала вязать.

Во двор входила незнакомая старушка, в плаще и старомодной шляпке. В одной руке у нее была сумка, в другой — совершенно ненужный по такой погоде зонтик.

— Вы кого-нибудь ищете на нашей улице? — поднимаясь со скамьи, спросила Надежда Григорьевна.

Старушка вздрогнула, увидев идущую к ней широким шагом Надежду Григорьевну, вслед за которой семенила ее толстенькая сестра.

— Надя!.. Витюша!.. — промолвила старушка, не двигаясь с места. — Вы живы?!

— Господи, Линушка!.. — узнала подругу детства Надежда Григорьевна. — Кто бы подумал, кто бы подумал!..

И все трое заахали, заулыбались, стали плакать и целоваться.

Надежда Григорьевна отняла у Алины Петровны сумку, Виктория Григорьевна — зонтик, и они повели гостью в дом, наперебой предлагая ей делать то, что невозможно было сделать одновременно: умыться, переодеться, присесть, прилечь, сбросить туфли и надеть шлепанцы, выпить чаю, квасу, молока. И при этом спрашивали: каким она поездом приехала и откуда, почему не писала, здоров ли муж ее, Тимофей Иванович, как сын ее Мишенька, которого они прекрасно помнили — Надежда Григорьевна учила его когда-то в школе математике, а Виктория Григорьевна — русскому языку и литературе.

— Как я рада, что вас вижу!.. — приговаривала Алина Петровна. — Как я рада!.. — И промокала набегавшие на глаза слезы мужским носовым платком.

Ах, разве мог кто-то посторонний понять, что стояло за этой встречей и какие воспоминания могла она возродить! Они учились в одной гимназии, мечтали о просветительстве. Какое это было время — канун революции! Повсюду вольнодумство. Стихи, стихи, пьесы!.. В городке любители-артисты ставят «Трех сестер» Чехова и «На дне» Горького. В гимназии зачитываются Блоком.

А Витюшка младше Наденьки и Лины, подруги не впускают ее в мир своих тайн, они уже «барышни». Но она все равно знает, что у Лины — «любовь». Предмет ее сердца — кочегар паровоза Володя Коровин. Вскоре Лина, взяв с нее клятву «никому-никому!», просит снести Коровину записку в надушенном конверте, и потом Витюшка все лето передает Володе Коровину Линины письма и приносит ей ответы в конвертах, украшенных мазутными пятнами…