Свадьбы

— А когда Авдеенко сознательность проявлял? — нервничала пожилая машинистка райисполкома Пищикова, которая была ответственная за сбор финотдельцев и фармацевтов. — Я этого так не оставлю! Мы его на исполкоме разберем! — обещала она, похаживая возле грузовиков и нервно затягиваясь папироской «Север».

На станции маневровый паровоз с пронзительным свистом выпускал пар, из-за трибуны на площадь выползало шипящее белесое облако. По ту сторону облака волновался динамик:

— Старший кондуктор сто пятого, бегом зайдите в дежурку!.. Старший кондуктор сто пятого…

Наконец поехали.

Десять грузовиков затряслись по булыжнику в сторону железнодорожного полотна — мимо бревенчатых складов «Заготзерно», мимо открывшегося полотна железной дороги, где в тупиках черным стадом сбились старые, отжившие свой век паровозы и поврастали в землю дощатые, поросшие мхом вагончики, в которых жили холостяки-путейцы. Мимо непросыхающего болотца по другую сторону дороги, мимо сменившего болотце орешника — высокого и бесплодного.

В машинах — по двадцать человек на скамейках, а всего — двести: счетоводы, бухгалтеры, почтальоны, машинистки, инспектора, словом, в основном конторские работники райцентра. Мужчин мало, больше женщин — в платочках, в телогрейках, в старых пальтишках, в резиновых сапогах, в мужских ботинках.

Возле шлагбаума остановились, пропуская длинный товарняк с цистернами. Машинист в форменной фуражке с высоким околышем высунулся из тепловоза, взмахнул рукой:

— Привет труженикам полей!

С передней машины подхватилась молоденькая женщина, озабоченно крикнула:

— Ваня, вернешься раньше — ужин сготовь!

Но Ваня-машинист уже отвернул лицо к поднятому впереди семафору, женщина засмущалась, села на место, а в машине задвигались, заговорили, дыша седым парком:

— Зачем тебе ужин? На поле наобедаешься и наужинаешься!

— Нас тоже предупредили, что обед колхозный!

— Само собой, не гулять едем!..

Протарахтел последний вагон. Полосатый шлагбаум скакнул вверх — поехали!

Совсем посветлело. Но вскоре стемнело опять — свернули в лес. Потянулась узкая, петлями дорога, сдавленная с боков могучими соснами. Сосны росли вольно, не тесня друг друга, толстокорые, строго вертикальные, и вся земля под ними была густо притрушена ржавой хвоей, по ней чернели съежившиеся после дождя шишки. Вдоль высоких обочин краснело множество мухоморов — точно игрушечное войско в кровавых шлемах.

Машины качались в растрепанной колее, как лодки в волнах, то ныряя капотами в глубокие мутные лужи, то вспрыгивая на взгорки. При каждом сильном толчке в кузовах вскрикивали, хватались руками друг за друга. С веток, царапавших по кабинам, на головы и лица градом осыпались холодные капли.

Потом выскочили в поле. На черной, вспаханной под пары землей забелел наезженный, твердый и гладкий большак — покатили, как по асфальту. Наконец впереди, в низинке, открылось большое село: беленькие украинские хаты в садах, плетни на околице, а поверх хат и садов — телевизионные антенны и верхушки колодезных журавлей.

В селе было тихо и пусто: ни людей, ни скотины, ни собак, хотя в хатах уже топилось, и острый, сладковатый запах древесного дымка щекотал ноздри.

Проплыл сельмаг с пудовым замком на дверях, школа на высоком фундаменте, с голыми лупастыми окнами, каменный мосток через грязную, в коровьих лепешках канаву, поросшую кудлатыми вербами. Проплыло колхозное подворье, в зарослях лопухов и крапивы, где стояли, разбросав оглобли, телеги, и ржавые бороны, и трактор, по кабину залепленный глиной. А дальше — копанка в разводьях мазута. Две рябенькие утки полоскались в ней, поклевывали тупыми носами ряску.

И снова замелькали белые стены в вишенниках, ярко-голубые и оранжевые наличники окон, крыши цинковые, толевые, соломенные — под старыми грушами, под сизыми дуплистыми тополями.

Миновав колхозную контору, передние машины резко затормозили. На высоком крыльце конторы, под навесом, стояли, встречая приехавших, четверо мужчин: председатель «Красного луча» Петро Демидович Грудка и бригадиры. Низкорослый, круглый, как бочка, Грудка вскинул в приветствии руку и хриплым, должно быть с простуды, голосом крикнул, чтоб слышали все:

— Драстуйтэ, товарыши горожане! Спасибо, шо приехали! — Он опустил руку и, трудно сгибаясь, поклонился на две стороны.

— Здравствуйте… Пожалуйста… — нестройно и вяло ответили из машин.

— Щас подъедем за лопатами — и на поле! — прокашлявшись, громко объявил председатель и, по-утиному вперевалку, сошел с крыльца.

За ним не спеша сошли бригадиры, направляясь к притуленным к заборчику велосипедам с вышарканными седлами.

Под окном конторы мотал хвостом сивый, запряженный в двуколку жеребчик, объедал ветку акации. Грудка ловко перевалил в двуколку свое грузное тело, натянул вожжи. Бригадиры быстро погрузили в машины велосипеды, повлазили в кузова.

Снова зачихали, заурчали моторы. Снова поехали. На зеленом выгоне под низкими вербами развернулись назад, на колхозное подворье, за лопатами, ведрами, вилами. Впереди машин резво бежал сивый жеребчик, круто выгибал тонкую шею и заливисто ржал.