Свадьбы

- О, господа! Я не первый раз хожу этой дорогой - чего не вытерпишь ради любовных утех, но здесь всегда спокойно.

- До поры до времени спокойно. В следующий раз советую брать не только слугу, но и пару пистолетов, герр любовник. Удачи!

Рейтары ускакали.

Мнимый швед снял шапку и вытер вспотевший лоб.

- А теперь, братец, сворачиваем на первую же стежку и жмем что духу.

- А переобуваться?

- Некогда.

Они побежали, и на бегу Георгий все-таки спросил:

- Значит, ты тоже беглый?

Мнимый швед засмеялся.

- Тебе все надо разжевать и в рот положить?

На краю поля стоял потемневший от снега и дождя стог соломы.

- Здесь и заночуем.

Мнимый швед взял на себя старшинство, Георгий этому не противился. Он беззаботно рассказал о своей нехитрой жизни и ждал ответных откровений, но спутник молчал.

- А ты-то от кого убежал? - не выдержал и начал допрос Георгий.

Они выкопали в стоге пещеру, им было тепло, но вот так сидеть друг против друга, касаться друг друга то рукой, то ногой и молчать Георгий не мог.

Федор Порошин - мнимый швед, человек князя Никиты Ивановича Одоевского, а ныне беглец - снял наконец с ног свою обузу - башмаки немецкие - и хотел одного: помолчать, полежать, подумать, но спутник ему попался словоохотливый, молодой, наивный. И Федор Порошин не стал играть с ним в кошки-мышки.

- Запомни, - сказал он ему, молча выслушав все вопросы, - не каждому встречному рассказывай о своем побеге. На белом свете всяких людей хватает. И добрые и злые - одному богу молятся. Коли шкуры не жаль - болтай, а коли не дурак - поменьше спрашивай, побольше слушай. Парень ты хороший, но о себе я рассказывать не стану, вот куда иду - не секрет. Русский человек, коли не подлец и зла своим не желает, не в Литву бежит, не к шведам - на вольный Дон.

- А чего ж ты не по-нашему лопотал с рейтарами?

- Залопотал бы по-нашему, знаешь, где бы мы теперь были?

- В тюрьме?

- Догадливый.

- А ты, может, и вправду немец?

- Что ж, коли мы русские, так нам чужая грамота не по уму, что ли?

- Может, и по уму, только где ей научишься? Я свою- то, русскую, еле одолел. Монахи меня научили.

- Мы с тобою, глядишь, и не свидимся больше, и вот что я тебе хочу сказать, а ты слушай да смекай. Русские люди все в холопстве, бояре - у царя, мы - у бояр. Все мы только слуги, да служим не отечеству, а боярскому мамону. Чтобы нам с тобою, холопам, а то и того хуже, крепостным крестьянам, до настоящей службы дойти, ста лет не хватит, а до ста мы не доживем. Лестница, она вон какая! Коли в стрельцы возьмут, будешь стрельцом 10-го полка, 9-го, 5-го, второго, первого, десятник, полусотник, сотник, полковник. Ну, коли полковник, так и дворянин. А у дворянства тоже лестница: дети боярские, городовые дети боярские, дворцовые дети боярские, выборные дети боярские, а потом уже собственно дворянство: городовое, дворцовое, выборное, московское. А важный московский дворянин в управлении получает лишь самые захолустные острожки, в городах воеводами - бояре. Лучшие города за девятнадцатью княжескими родами…

- Чего ты мне все это рассказываешь? Нам с тобой боярами не быть, коли боярами не родились. .

- Потому и говорю. Чтобы нам людьми себя чувствовать, нужно, чтобы эти высокородные тупицы без нас шагу не могли ступить, а для этого познай науки. Боярам учиться некогда: охота, пиры, царские праздники… Помяни мое слово, в России высоко поднимутся ученые люди, куда выше и дворянства и боярства, вровень с самим царем, потому что царь без ученого человека как без рук.

“А чего ж ты, ученый человек, на Дон бежишь?” - подумал про себя Георгий.

И Федор Порошин поглядел ему в лицо, словно услышал вопрос.

- К моей науке да капельку бы удачи. К одному счастье само льнет, а другой всю жизнь, как рыба об лед. Через лед видно, да рыбий хвост не топор. На вольном Дону поищу удачу свою. На Дону всякий человек - казак.

“Стало быть, и я на Дон иду? - подумал, засыпая, Георгий. - Я и не подлец, и зла никому не желаю…”

И вспомнил вдруг свою голубую боярыню.

“Одна теперь на Москве осталась!”

Надо же такое сказать, а сказалось.

И заснул. И всю ночь улыбалась ему издали ласковая боярыня.

- Гляди!

Георгий проснулся. На краю леса мужик остановил каурую конягу, по случаю великой грязи запряженную в сани, и с топором пошел в лес. Послышались удары топора по дереву.

- За дровишками приехал, - сказал Георгий, потягиваясь. - Есть хочется, кусок хлеба у него попросить бы.

- Тихо! - Федор Порошин быстро натягивал сапоги Георгия, - Впору!

Торопливо обнял парня за плечи.

- Вот тебе каравай!

И правда, из котомки явился каравай хлеба, вчера “швед” почему-то промолчал про него.

- Вот тебе два алтына! Жду на Дону!

- Куда же ты? - удивился Георгий и все понял. - Лошадь хочешь увести? Не надо. У мужика небось детишек куча.

- Молчи, парень! - Глаза у Порошина сверкнули недобро.

Мужик, заслышав шлепанье лошадиных копыт по грязи, выметнулся из лесу. Побежал было, да где ж угнаться за верховым? И завыл тут мужик, как волк. Запрокинул голову к небу и завыл, уронив топор, помахивая руками, будто крыльями.