Свадьбы

Когда копать осталось самую малость, Николай повез первые мешки с картошкой домой. Вместе выкатили мотоцикл по рыхлому на межу, а с межи — на твердую дорогу. Евдокия Семеновна с ребятами сразу же поворотили на огород, а Надя задержалась, спросила его:

— Все-таки что у тебя случилось? Только не притворяйся, будто ничего. У тебя все на лице написано.

— То и написано, что поездка дурная была, — ответил Николай.

— И поэтому ты сам не свой? — Надя недоверчиво усмехнулась.

— И поэтому и по другому. — Он не хотел говорить ей правду и сразу же придумал иную причину: — На юг собрались, а теперь что? Пока Ленчик приедет — вернулись бы. Так нет же! Сиди неизвестно сколько дома и жди, пока тебе в Конотопе отпускные начислят да сюда переведут. Придумали придумщики! Сто лет зарплату в своем депо начисляли и в срок выдавали, так кому-то в голову стукнуло новшество ввести. Это все равно, что в Киев через Сахалин ехать! А ты хочешь, чтоб я спокойным был, — сердито заключил он.

Все, безусловно, было верно. Новшество с начислением зарплаты, отпускных и так далее не на месте, а за сто километров от места, в Конотопе, где находилось отделение железной дороги, — это новшество никого не устраивало. Правда, считалось, что подобное нововведение принесло депо некий экономический эффект в виде некой экономии средств. Но морального, так сказать, эффекта не получилось, вернее же получился минус-эффект.

Однако не в этом было дело. И Надя это поняла.

— Хорошо, Коля, не хочешь говорить — не нужно. Поезжай, — Надя тронула его за плечо, повернулась и пошла по зарыжелой, выгоревшей стежке к своим.

Они управились с огородом лишь к темну и покинули свою полоску после того, как в костре отстреляла искрами, отгорела сухая ботва, обратившись в кучку золы. Николай сделал десять ходок на мотоцикле, перевозя домой картошку, и всякий раз, когда мотоцикл сворачивал в переулок, ему казалось, что женщина в мужском плаще и стоптанных туфлях сидит на лавочке у калитки.

Впервые он увидел ее два года назад. С тех пор встречал не более пяти-шести раз, когда она сама являлась к нему, вот так, как явилась сегодня, наверняка зная, что дома никого нет, а он должен появиться, или когда караулила его где-нибудь на улице. Ее появления терзали ему душу, он гнал ее прочь. Она надолго исчезала, он почти забывал о ней, но потом она вновь напоминала о себе.

3

Он был в восьмом классе, когда это случилось. Как раз в тот год Ленчик (Ленчик старше его на пять лет) поступил в авиаучилище и они остались в доме вдвоем с мамой. Теперь Евдокия Семеновна на пенсии, а тогда работала акушеркой в родильном отделении больницы. Отца у них с Ленчиком не было: не пришел с войны. Они знали его по фотографиям, висевшим в комнате. Их было две: молодой русый парень подбросил и ловит голопузого мальчишку (Ленчика), и оба заходятся смехом; и вторая — тот же парень, но в военном полушубке и в шапке со звездочкой, а на обороте написано:

«Милой жене Дусе и сыновьям Лене и Коле. Обнимаю вас, дорогие. 1-й Украинский фронт, январь 43 г.».

В семье помнили и чтили отца. В день его рождения мама всегда пекла пироги и говорила, как о живом: «Сегодня нашему отцу сорок лет» (потом было сорок пять, пятьдесят, шестьдесят, а недавно исполнилось шестьдесят два). И, воспитывая их с Ленчиком, частенько прибегала к его авторитету: «Посмотрел бы отец на эту твою тройку!», «Знал бы отец, что вы в футбол гоняете, а уроки не учите!..». И это действовало. В третьем классе писали сочинение «Каким я хочу быть», и он написал:

«Хочу быть, как мой папа. Когда вырасту, сразу куплю автомат и военную шапку со звездочкой. Потом пойду на войну и буду герой, как папа. Потому что мама сказала, что я вылитый папа Вася, а брат мой вылитая мама…»