Свадебная вендетта

– В состоянии, – хрипло ответила женщина.

По ее голосу было понятно, что она долго молчала. Кирьянов подвинул к ней пластиковый стакан и налил воды из графина. Женщина послушно выпила.

– Расскажите, в каких отношениях вы были с невестой вашего сына, – попросил Кирьянов.

Алла Михайловна выдержала паузу, глядя в крышку стола.

– Обычные отношения, – ответила она наконец бесстрастным тоном, восстановившим свою тонкость и высокий тембр.

За окном уже стемнело. В назойливом свете электрической лампы ее скуластое, грубоватое лицо казалось вырубленным из куска сухой древесины.

– Вы испытывали неприязнь к Виктории Сениной?

– Нет. – Женщина покачала головой. – Не испытывала. У нас все было хорошо.

– Маловероятно, – вмешалась я, и Кирьянов с готовностью предоставил мне слово. Он слегка отодвинулся в сторону, жестом позволив мне продолжить беседу.

– Думаю, дело обстояло несколько иначе, и я сейчас объясню почему. Дело в том, что вы были слишком разными. Не в смысле возраста, внешности или достатка. Я, скорее, имею в виду социальное положение. Виктория родилась в семье интеллигентов. Читать научилась в четыре года. А поправлять речь других – наверное, в пять. У вас какое образование?

– Какая вам разница? – раздраженно спросила Алла Михайловна и скрестила руки на пухлой груди, обтянутой серым свитером.

Внутренне я улыбнулась – наконец, эмоции. Если человек испытывает эмоции, раскрутить на признание его легче, чем того, кто замкнут в себе.

– Я не хотела вас обидеть, и в обычных обстоятельствах для меня действительно не было бы разницы. Но сейчас ситуация несколько иная. Виктория не могла не обратить внимания на то, какая пропасть лежит между вами. Наверняка она испытывала постоянное раздражение. Сперва, сразу после знакомства, девушка наверняка слишком преувеличенно улыбалась при встрече. Эта улыбка была слегка растерянной – так всегда улыбаешься, когда не знаешь, о чем говорить с человеком, и не хочешь его обидеть. Но долго притворяться не получается. Всегда наступает момент, когда раздражение нельзя больше сдерживать, и все накопленное внутри выплескивается наружу с гневом. Она поправила вас, правильно? Вы неправильно поставили ударение или исказили слово, словом, совершили какой-то непростительный грех с точки зрения учительницы русского языка. Это самая нетерпимая профессия на свете. Я обратила внимание на то, что она вас поправляет, еще там, на лестнице, когда мы все поднимались с причала. Вика сделала это, не смущаясь, машинально, так что стало понятно: для нее не впервой делать вам замечания. И только не говорите мне, что вам это нравилось. Никому не нравится, что его прилюдно выставляют неучем.

– Я не имела ничего против, – ответила Алла Михайловна, – мне и правда не хватало этого… образования. Я родилась в деревне, выросла в деревне и жила, считай, что в деревне. Поэтому многого не знаю. Вика говорила правильно, почему бы не послушать ее.

– Понимаю, почему вы так говорите, – улыбнулась я. – Но все же никому не понравится, что его постоянно одергивают и поправляют. Как будто тычут в то, насколько вы разные и не можете вести разговор на равных. Сколько это могло продолжаться? Год? Два? Дело же было не только в речи. Виктория – а это говорят даже ее друзья – была невыносимой снобкой и наверняка пеняла вам не только за речь. Может, за культуру, интеллект, этикет… Там, на тропинке в саду, что-то произошло. Что-то заставило вас выйти из себя. Предполагаю – очередное замечание. Оно стало последней каплей, и вы набросились на девушку.

– Чушь какая-то, – сказала тихо Алла Михайловна, – я ничего такого не делала. И даже не ходила в ту сторону. Как вы вообще можете такое заявлять? По-вашему, я убила собственную невестку? Мне что, больше делать нечего?

Я деликатно улыбнулась, но продолжила свой обличительный рассказ:

– Викторию задушили голыми руками. Я бы предположила, что убийца мужчина, но следы пальцев на шее жертвы были совсем небольшими. А потом я вспомнила ваши руки, – Алла Михайловна невольно взглянула на свои ладони, – крепкие, сильные пальцы женщины, которая привыкла сама вести хозяйство и не только мыть полы, но и выполнять всю мужскую работу в доме. Рубить дрова, сворачивать шеи курам, вбивать гвозди, таскать тачки с удобрением. Такие руки могут все. В том числе и убить.

– Я не хочу это слушать, – воскликнула Алла Михайловна и обернулась к Кирьянову: – Я что, обязана это слушать?

– Увы, – ответил тот.

– Но она же городит черт-те че!

– Вам почти удалось меня обмануть, – не обращая внимания, продолжила я. – Мы с другом опрашивали сразу всех, и я не сразу сложила два и два. Но все же мне это удалось. Хотите расскажу, как вы попытались выкрутиться?

– Не хочу. Мне не интересны ваши россказни. – Алла Михайловна отпихнула от себя стакан, так что пролила воду.

Наверное, она с большим удовольствием отпихнула бы меня. Или задушила бы, как Вику.

– И все-таки я расскажу. Вот подполковнику Кирьянову будет любопытно послушать. Верно?

Кирьянов молча кивнул.