Свадебные ночи

Старик прошел мимо них, и на память ему невольно пришло воспоминание, как тогда, после грозы и ночного приключения, он вдруг почувствовал внезапную грусть оттого, что вот он уже связан: тогда он впервые ощутил путы и заколебался, не избавиться ли от них. И вот то, что он считал бременем, постепенно превратилось в крылья. Что такое счастье? Счастье — это быть вместе.

На обратном пути он снова прошел мимо молчаливой парочки, обошел будку и вернулся к жене.

— Паша, какое наслаждение — это солнце! — встретила она его.

— Июнь, — отозвался он лаконично, чтобы жена по голосу не догадалась, как его мучают колики в желудке.

Но она была в хорошем настроении и все болтала, пока вдали не показался поезд. Тут она поспешно встала, охваченная легкой дорожной лихорадкой: найдутся ли в вагоне свободные места.

Село в поезд лишь несколько человек. И та молодая парочка. Но старику удалось встать так, чтобы жена их не видела. Потом он увел ее в другой вагон. Он не был уверен в этих молодых людях. А ему хотелось, чтобы день закончился так же хорошо, как и начался.

В вагоне оказалось как раз два свободных места.

***

Если б ты был в живых, мой старый друг,
а горизонт не застили дома,
мы б видели: струится лунный свет,
как сок янтарной дыни;
если б ты был в живых,
наш общий опыт просеивал бы наши слова,
покуда сквозь это сито не прошли бы
все наши слова до последнего
и не осталось бы нам ничего — разве только
молчать,
слушая стук сердца, которое столько уж
тысячелетий
стучится в ворота: да отворятся они
хоть раз, хоть кому-то из нас.

Между тобой и мной

Снова припустил дождь. Майский дождь длинными тонкими струями поливал цветущие кусты сирени, а небо цвета молока словно отсырело. Шум дождя и теплая сырость проникали в комнату через настежь распахнутые окна. В шуме и шелесте падающей воды терпеливый слушатель мог бы найти утешение.

Посередине комнаты сидел на стуле человек; он не прислушивался к дождю, сидел прямо, сложив на коленях руки, время от времени проводя по коленям ладонями, словно вытирая их о темные брюки. Шум дождя в кустах ничего не мог ему сказать. Человек плохо слышал и был очень стар. Он сидел, глядя прямо перед собой.

Мертвая лежала перед ним на столе в открытом гробу. Крышка гроба была прислонена к стене, а стол служащий похоронного бюро задрапировал черной материей. Стол уже не был похож на стол, а усопшая совсем не походила на его жену.

Она лежала в гробу, словно в колыбели, которая будто росла вместе с ней все эти семьдесят лет, чтобы наконец снова принять ее. Лежала в своем праздничном черном платье, руки сложены на груди, неподвижная и далекая.

В домике, где лежала покойница, были только комната да маленькая узкая кухонька. В старой рабочей колонии такими были все дома. Доживало в них уже лишь несколько человек. Большинство переселилось в новый поселок. Недалек был тот момент, когда поселок этот вклинится в старую колонию и последним обитателям домишек придется выехать.

До дождя старика навестили несколько ближайших соседей. Они тоже были стары и принесли с собой частицу прожитой жизни. Но этот предвечерний дождь отделил от всего мира и домик, и комнату, где лежала покойная, никто больше не приходил — только нескончаемый вечер.

Служащий из похоронного бюро ушел в полдень. И с тех пор старик сидел тут один. Как только он устремил взгляд на этот черный блестящий гроб, им овладела неотвязная мысль. Долгая, если так можно сказать о мысли, долгая и широкая, и она заполнила собою все думы старика, не оставив места ни для чего другого. Не было в ней особой глубины, в сущности, то был просто образ, очень живой и подробный образ давно пережитого события.

Пока соседи и знакомые приходили прощаться с покойной, пока в комнате разговаривали, мысль старика не могла развернуться и картины прошлого не трогались с места. Нужно было отвечать на вопросы, рассказывать, как у жены внезапно отказало сердце, где она в тот момент стояла, как он ее поднял и уложил, думая, что укладывает живую, что сказал врач и когда приедет из Остравы сын. Нужно было отвечать, а мысль требовала его целиком, она топталась на месте и ждала своего часа.

Теперь дождь отрезал дороги, и этот час настал. Старик, моргая, глядел на блестящий черный гроб, а сам мысленно жался к блестящему памятнику в далеком городе. Памятник был мокрый от массивного постамента до коня, на котором восседал не то какой-то герцог, не то генерал. Стоял март, все утро держался туман, и капли воды стекали со статуи на гранитный постамент.