Свалка

Вот я кручу настройку транзистора, и вдруг из него раздается звук, искаженный помехами — передача с радиостанции, все еще питаемой выдыхающимися генераторами. На проигрывателе, оставшемся включенным, заело пластинку. Игла раз за разом подпрыгивает, запинаясь за щербину в звуковой дорожке, и в эфир идет «Treat me like you did the night before», без конца повторяясь над опустевшей планетой. Да, все, все отныне лишено смысла. Канула в Лету жажда любви; страхи, подозрения — все дочиста выжег Армагеддон. И секс, и чувства…

СТРАНСТВИЯ И НАБЛЮДЕНИЯ.

Освободившись от прошлого, вырвавшись на волю из удушливо–тесной клетушки (то бишь «своего места в обществе»), я могу наконец вздохнуть свободно и делать все, чего только моя левая пятка ни пожелает. Вот я несусь по ослепительно–белой пустыне в быстром спортивном авто пламенно–красного цвета, и хромировка его сверкает под палящими лучами вечного солнца. Города — железобетонные муравейники, порожденье рук человеческих — отошли в прошлое, рассыпавшись в прах.

О, странствия! Я странствую, где захочу, и «в свободе вижу мир» [здесь, по–моему, цитата; но никак не вспомнить, откуда]. Везде, от сырых и холодных холмов Шотландии до белоснежных склонов точеных пиков Швейцарских гор, изборожденных черными нитями сломаных, изъеденных ржой канатных дорог, царит покой и мир — и это уже навсегда. А глетчеры все так же ползут сквозь время в долины, точно горные реки из зеленого льда…

И СБУДЕТСЯ МЕЧТА.

Вот странствия мои окончены. Всласть налюбовавшись иссохшей мумией человеческой цивилизации, я, наконец, нашел подлинное счастье и истинную любовь! Я живу настоящей жизнью — в спокойствии и полной гармонии с окружающим меня миром, в который закрыт вход малейшей частичке зла — после катастрофы я вполне смогу это устроить.

И тут как раз сбывается моя мечта! Я встречаю женщину–последнюю женщину на Земле. Она молода и хороша собой; она полюбила меня пылко и преданно, она повинуется мне без разговоров, и именно она — тот последний символ прошлого, который нужен мне в моем мире.

Однако я все равно останусь единственным человеком на Земле: курица, как известно, не птица, прапорщик — не офицер, а женщина — не человек. Центр моего мира — я, и только я. А она, конечно же, заживет счастливо, но будет служить мне не за страх, а за совесть, любить меня, и холить, и лелеять.

Захватывающая картина! Там, внизу, в долине лежит под грудой мусора пустая скорлупа города, символ мрачного прошлого. Над ним — я, взирающий на него с высоты, свободный от этого символа и всего, что он когда–либо мог символизировать. Я упиваюсь своей свободой, читаю книги, на прочтенье коих мне раньше вечно не хватало времени, питаюсь плодами собственного труда, вдыхаю чистый, прохладный воздух — ныне витает в нем лишь дым моего очага… Руки мои огрубели от настоящей работы, на лице — бронзовый загар и выражение неописуемого счастья! Да, я счастлив, счастлив жить в единеньи с землей и природой. Именно о такой жизни мечтали до катастрофы обитатели городов!

«ИСХОДНЫЙ» СИНДРОМ.

И привычное ранее ощущение ущемленности — а может, я просто привык воображать у себя эту ущемленность — исчезло без следа. Я, наконец, избавлен от всех и всяческих — даже тех, что от начала времен неразлучны с психикой человека — фобий и неврозов. Я нашел себя. Я стал самим собой.

Да, сейчас я больше всего хочу именно этого. Именно в возможность этого я страстно желаю поверить; именно это–по–моему — нужно мне позарез; именно этого мне — опять же, по–моему — недостает; именно это я так жажду обрести. Болезнь у меня такая — «синдром исхода». Излечиться же от нее я смогу, лишь оказавшись, наконец, в мире, который всегда рядом — кажется, стоит лишь за угол завернуть — то есть, в мире моей мечты, которая (я надеюсь!) станет после катастрофы явью. Что именно этакого случится с Землей, мне абсолютно все равно — главное, чтоб сам я остался один в опустевшем мире, свободен и невредим. А уж там я разберусь, каким образом наладить для себя счастливую жизнь!

Лабораторные грызуны

Харрис стоял в затемненной обзорной камере, перегнувшись через перила помоста, и смотрел вниз, на ярко освещенный контрольный участок. У крыс был один из пиков активности — серые зверюшки шныряли по полу, слегка присыпаному песком; некоторые, собравшись вокруг кормушек, отпихивали соседей, чтоб занять местечко получше… Один из самцов нападал на самку, забившуюся в угол со своим выводком. Крысята не выпускали сосков матери, а та, сжавшись, скалила клыки на непрошенного гостя. Перенаселенность уже возросла настолько, что матерям не хватало пространства для выращивания потомства.