Свастика над Атлантидой. Черное Солнце

Не по-весеннему темное небо моросило мелким дождем. За рощей старых лип, когда-то бывших частью огромного парка, шелестело пригородное берлинское шоссе. Я стянул с руки перчатку и прикоснулся ладонью к бугристому мокрому камню. Здесь, под этими темными плитами фамильного склепа, покоились тела моих родителей.

Странные и противоречивые чувства охватывали меня. В моей памяти сохранилось каждое мгновенье их жизней до моего появления на свет. Я помнил их детство, взросление и становление. Помнил, как они познакомились друг с другом. Чувствовал, как возникает жизнь в чреве моей матери, и видел глазами своего отца и гладил его руками ее растущий живот, в котором сам и зарождался. Иногда мне казалось, что я являюсь единым целым с ними, как и с сотнями более древних предков. Все они жили во мне своей памятью, поколение за поколением намертво впечатавшись в генетику, некогда, сотни тысяч лет назад, подаренную геноргу Кверту шумерянином Сетом. Незримо шли со мной по жизни, прячась в каждой клетке организма. Они казались мне бессмертными, пока жив я сам. Но сейчас, гладя мокрые камни, а затем касаясь пыльных крышек саркофагов в тесном склепе, я не мог отделаться от чувства глубокой и невосполнимой потери, словно какую-то невидимую и непостижимую тайну, что-то глубоко свое они все же унесли с последним вздохом. И вместе с этой тайной забрали частичку моего сердца.

Я поднялся по старым узким ступеням наружу, подставив лицо нарастающему дождю. Под старыми липами, прикрываясь зонтом, виднелась фигурка ожидавшей меня Магдалены. Щеки ее были влажными, и это был не дождь.

После дождливого Берлина и такого же хмурого Лондона, где мы на трое суток задержались, чтобы продолжить сбор информации по Вилли Маттесу, а также разыскать и посетить могилу родителей Магдалены, столица Италии встретила нас теплом и кристально чистым небом. Майское солнце бережно ласкало древние, выбеленные добела, камни Вечного города, помпезные храмы и гордые монументы которого все так же блистали своей величественной и неповторимой красотой.

С залитой полуденным светом Пьяцца дель Пополо, охраняемой мраморными львами и бросающим небу дерзкий вызов 36-метровым шпилем египетского обелиска, я и Магдалена поднялись по ступеням лестницы Валадье к открывающей нежно-бежевую панораму города террасе на склоне холма. Девушка положила руки на перила и замерла, не в силах оторвать взгляда от раскинувшейся внизу площади с лучами расходящихся улиц с церквями-пропилеями по углам. Нахлынувшие воспоминания юности наполнили глаза Магдалены влагой. Ее состояние передалось и мне. Почувствовав ком в горле, я мягко положил руку ей на плечо:

— Я пойду вперед, а ты побудь здесь еще. Потом догонишь.

Миновав площадку Наполеона, я направился дальше, вглубь элегантного и уютного парка Пинчио, предваряющего собой обширную территорию роскошных садов Виллы Боргезе, созданных в семнадцатом веке по поручению молодого кардинала Сципиона Боргезе.

На одной из скамеек парка, в тенистой прохладе пышной зелени, я и увидел Вилли Маттеса. Скорее, догадался, что это он. Худой загорелый старик с серебристым ежиком редких волос и рукой, затянутой, как и прежде, в черную перчатку, рассеянно просматривал газету сквозь очки в тонкой оправе.

— Здравствуй, Вилли, — приблизился я. — Позволишь присесть?

Старик поднял на меня глаза. Знакомые глаза старого друга.

— Это ты, Эрик?! — Маттес схватил меня за запястье, сначала с сомнением, а затем с удивлением вглядываясь в мое лицо.

— Да, Вилли, это я. Я вернулся, — присел я на скамейку.

Вилли все не отпускал мою руку, словно боялся, что я растаю как фантом.

— Когда они сообщили мне об этом и предложили встретиться с тобой и Магдаленой, я знал, что они шутить не будут, но так до конца и не поверил.

— С нами встретился Джон Гарднер.

— Я знаю, — Вилли отбросил газету. — Но что было потом? Взрыв в Дели имеет к этому отношение?

— Да, — кивнул я. — Они провели весьма кровавую операцию захвата, в ходе которой Гарднер погиб. Магдалену им удалось похитить, но я отыскал ее на базе Каммлера в Бирме и сумел отбить.

— Ганс Каммлер, — Вилли печально покачал головой и, сняв очки, стал неспешно протирать линзы. — Кто бы мог подумать, что все так обернется. Вчерашний враг — тот, против кого боролся, теперь на твоей стороне линии фронта. Мало того, он теперь всем руководит и решает, когда, где и против кого идти в атаку.

— Так бывает, Вилли, — вздохнул я.

— Странно, всю жизнь стремиться к торжеству добра и справедливости, сражаться за них, а затем осознать, что для тех, кто отправляет тебя в бой, этих понятий, по сути, не существует. Существует лишь целесообразность, холодный расчет бизнеса и не более того. Даже война — это лишь спор деловых «элит», для которых «добро» и «справедливость» только лозунги, которыми можно увлечь подчиненный народ на борьбу за интересы своих хозяев. — Маттес снова нацепил на нос очки и посмотрел на меня: — Ты совсем не изменился, нисколько не постарел. Говорили, что вы вернулись из совершенно другого мира. Что там?