Сват из Перигора

По просьбе Эмилии он открыл решетчатые окна, дабы выпустить спертый, влажный воздух наружу и впустить бархатный вечер внутрь. Пока он боролся с неподдающимися тугими ручками, хозяйка спустилась по ледяным, как дыхание смерти, ступеням в темницу за бутылочкой красного из запасов, спрятанных от нацистов в годы войны. Взяв тарелки, они прошли в гостиную и сели друг против друга в центре длинного дубового стола, украденного из какого-то монастыря. Но вот солнце сползло за горизонт, первая бутылка вина опустела, и владелица замка и ее гость поддались известному соблазну под названием «взаимодоверие посторонних». И теперь уже Жан-Франсуа Лаффоре рассказывал своей слушательнице о том, как он впервые приехал в Амур-сюр-Белль, чтобы провести перепись, когда деревня пыталась выдать себя за город. Он рассказал, как подло разыграли его местные жители, и о последующих неприятностях на работе. О беспощадных подтруниваниях коллег, которые все как один вдруг явились в офис в париках и с фальшивыми бородами. О случившемся у него нервном срыве и о том, каких сил ему стоило вернуться к работе, ибо без нее он никто. О приступах рвоты, что мучают его всякий раз, когда приходится ехать в деревню (но, по крайней мере, они помогают ему сбросить вес, набранный в те кошмарные дни, когда он отказывался выходить из дома). О том, как он всегда принимал в штыки идею установки муниципального душа и как временами ему казалось, что члены комитета специально решили воплотить эту идею, стремясь сделать его жизнь невыносимой. О том, как он ежемесячно откладывает с зарплаты на домик с садом, где мог бы поставить теплицу, как у англичан, и выращивать орхидеи самых невероятных оттенков, ибо всегда мечтал ухаживать за чем-то красивым. А когда Эмилия Фрэсс спросила его о жене, мол, разве та не красивая женщина, он ответил, что никогда не был женат, поскольку он бросил свою невесту в те черные для него дни, посчитав себя недостойным ее. И тут же спешно добавил, что вполне счастлив один и ничуть не стремится найти себе подругу жизни. При этом, сам того не замечая, Жан-Франсуа Лаффоре сбросил ботинки под столом и потерся ступнями о камни, якобы собранные в том месте, где плескалась в реке юная селянка.

Затем настала очередь Эмилии, и она поведала гостю, что недавно вернулась из Бордо в родную деревню, где прошло все ее детство. Что она купила замок без всякого намерения что-то менять и что ей нравятся скандальные бастионы как раз такими, какие они есть. И еще она сказала, что прекрасно представляет себе подлые розыгрыши, на которые способны жители Амур-сюр-Белль, и что, зная их так, как знает она, можно смело утверждать, что гость ее еще очень легко отделался.

Когда летучие мыши приступили к своим вечерним облетам вокруг часовни XV века, отстроенной заново руками прокаженных, Жан-Франсуа Лаффоре вдруг спросил Эмилию, доводилось ли ей когда-нибудь знать любовь. Она ответила, что однажды была замужем. Но хоть ее бывший муж и не был плохим человеком, у них так и не получилось сделать друг друга счастливыми.

— Это был единственный раз? — поинтересовался человек из совета.

Мгновение Эмилия смотрела, как ночь тихо льется в открытые окна с решетками.

— Был еще один, но это случилось много лет назад.

— А сейчас? Хотелось бы вам, чтобы в вашей жизни появился другой человек?

— О да, — ответила она, поворачиваясь к своему гостю. — Без любви мы всего лишь тени.

В конце вечера Жан-Франсуа Лаффоре поблагодарил хозяйку за восхитительный ужин, а Эмилия Фрэсс в свою очередь поблагодарила его за то, что он оказался таким замечательным гостем. Они распрощались у парадной двери — в свете луны волосы обоих сияли серебром, — и владелица замка еще какое-то время стояла, слушая хруст помета под его ботинками, когда он шел по подъемному мосту. Дома человек из совета открыл свой мягкий кожаный портфель и обнаружил там баночку джема из черной редьки, обвязанную старинной кружевной тесьмой.

А Гийом Ладусет уже лежал в кровати, под одной лишь простыней. Он пытался воспроизвести в памяти каждое слово, сказанное им и Эмилией, и гадал о тех, что не мог припомнить. Он думал о том, как пленительно выглядела гостья: ее глаза цвета свежего шалфея, ее причудливое платье и волосы, заколотые чем-то блестящим. О том, как нелепо он, должно быть, смотрелся, когда она вошла, а он сидел за столом и таращился на свою дежурную кожаную сандалию, и пожалел, что не надел другую рубашку. И каким идиотом он был, согласившись записать Эмилию в свои клиентки, вместо того чтобы поведать ей прямо там о бесконечных годах неугасающей любви и невыплаканных слез, терзающих уши его нестерпимой болью.

И лишь под самое утро, без всякого намека на сон, Гийом пришел наконец к заключению, что у него просто не было иного выбора, кроме как согласиться на просьбу Эмилии. Оставался лишь один вопрос: кого подобрать ей в пару? Два часа четырнадцать минут и тридцать три секунды спустя, когда за окном прошаркали тапки первого из соседей, направлявшегося в муниципальный душ, в голову свахе пришло идеальнейшее решение.