Свеченье слов. Поэтические произведения

Поэт обольщается выбором слов.
Публику он тем и запугал — отворачивается.
Роскошь словесная опасна.
От нее может порваться необходимость.
Изобилие эстетики — что влюбленное и нервное море увле —
кает пловца, дразнит его и играет с ним.
Стихия вроде любит его, и пловцу лестно.
До поры до времени. Не обольщайся.
Внешние признаки страсти налицо: веселый ритм поблажек
и смешливых обманов, как в милой, податливой любвишке.
То ли дело недоступная пирамида.
Пирамида велика, как море. Вернее, нужно море, чтобы погло —
тить ее. Но красота пирамиды превосходит ее размеры. Кра —
сота торжествует над ними. Ведь размеры ее там, в Египте.
А слава ее, красота ее своим любящим прибоем докатилась до
нас и теперь отраженным присутствием своим украшает нашу
жизнь и в некотором роде льстит нам.
Даже если нам до лампочки.
Хотя пирамида, в отличие от моря, есть олицетворенный
выбор. Как поэт, указующий вверх своим перстом, туда же
и она, со своим острием.
И к этому острию со своего основания стремилась пирамида.
Но основание осталось, а острие давно уже потеряно. И теперь
пирамида лишь гадает о нем, как гадаем мы, глядя в место глаз
своего соседа и брата, пирамиды, или духа ее, сфинкса.
Но мы больше гадаем о том, что гадаем, т. е., угадав что-то, мы
только подбираем упавшие с воза соломинки и стебельки,
кусочки загадок.
И все равно находимся в состоянии гадания о гадании, успевая
все же мимоходом догадаться, что просветы в нашей жизни —
это процессы угадательные.
О чем же гадание-то? Не о следах ли на песке?
Следы же на песке говорят о прошедшем здесь мечтателе, чья
теперь невидимая тень все еще движется над ними, хотя
и в форме сумеречного, но прозрачного облака.
А он идет себе, охватывая тающим осколком глаз бездну
песчинок, и утешается своей единственностью.
Извне он напоминал движущийся город, завернутый во
многие ткани забывчивости.
Его обитатели выглядывали из окон его глаз наружу, так что
каждый из них видел что-нибудь свое.
Так, один из них увидел крошечную пирамиду, но мне такие
не попадались.
Другой же нашел в какой-то песчинке странную и редкостную
скульптуру, напоминавшую сфинкса с пустым и тяжелым
взглядом размытых впадин.
Третий же увидел некоего своего родственника, а может быть,
даже самого себя, каким он был однажды на старой фотогра —
фии, знакомой еще с детства.
В песчинках сокрыта галерея бюстов каждого представителя
человечества. Их немало, но с точки зрения песчинок (если
такая вообще вообразима) не так уж много (а то и просто
совсем уж мало).
Потому найти эти микробюсты нелегко, почти невозможно.
Не легче, чем песчинку золота на обыкновенном пляже.
Здесь уже потребуется не вымирающий какой-то там золото —
искатель, а настоящий и доброкачественный мечтатель, кото —
рый тоже, забредя в тупик эволюции, уже по-своему вымирает.
Так зачерпни же горсть песка и брось ее в море.
Волна нежно примет ее в себя, как бы любя, ненадолго под —
хватит ее, а потом деликатно отпустит.
На вершину пирамиды.
Ведь бывают же такие археологические эры, когда распоясав —
шееся море заливает пирамиду со всей ее красотой.
И в темной глубине подмышек пирамиды заводятся крабы.