Свеченье слов. Поэтические произведения

Так и жить дальше в тени прошлого, которое со временем
непременно сгущается вплоть до старческого мрака, когда за
ней уже ничего не видно.
Бездна поглотила человека, и, как глубоководная рыба, он
слепо таращит выпученные глаза.
Теперь я знаю секрет детства и его прелести. У него нет про —
шлого, и ясный дневной свет ему никогда не врет. Старость
ложь, да в ней намек, новым мальчикам урок.
Но им-то что! С глазами, прозрачными как стеклышки, они
воспаряют над своим мелководьем и жадно вдыхают в себя то
бесконечное число молекул, в котором каждая из них не
больше вселенной.
Но без прошлого могут жить лишь пчелы. Здесь же приходит —
ся питаться прошлым других.
Преуспевают отличники, торопящиеся набить свою память
неразжеванным запасом затвердевшего говнеца воспомина —
ний других, составляя из него мозаику, натасканную из
многочисленных людских углов, и они быстро принимают это
за подлинную реальность.
Так закладываются основы бездарности.
Воспоем же драгоценную крошку истинной памяти — эту
сверкающую пылинку из ныне неведомой страны!
В ней можно выгнездить пронизанный духом света призыв
к первому пинку открытия нового.
Темнота прошлого сделает все, чтобы ее поглотить, но стереть
уже не сможет, поскольку факт ее бытия неистребим.
Если в чернеющей беспредельности неподвижного прошлого
собрать все подобные искорки-мотыльки, то можно на них
забраться и улететь туда, где еще не все пропало.
Устрашающая догадка, что в человеческом мозгу отпечатыва —
ется все, что было им в жизни воспринято, научно определя —
ет нерасшифрованный характер рельефа безграничной тени
прошлого.
Если бы кому-нибудь пришлось впотьмах и как бы в слепоте,
да еще с зажмуренными глазами сконцентрироваться на
прощупывании разнообразных похожих и не похожих друг
на друга неровностей запечатленных подробностей, то в по —
добном калейдоскопе исчезло бы чувство какой-либо ориен —
тации.
И в итоге все слилось бы в нечто смазанное, где ничего кроме
этой беспредельной хаотической непрозрачной тени прожи —
того (в яви или во сне, но больше во сне) не осталось бы.
Искры вставной памяти глубоко пережитого способны осве —
тить этот забытый темный угол.
Конечно, за светящуюся точку можно принять и подмигива —
ющую гниль, исполненную жалкой настырности фосфориче —
ского излучения утомленного чёрта. Дар ошибки ищет
точности и не в состоянии ее найти, растрачивая свою жизнь
в одном лишь приближении к ней.
А дьявол смеется над ее недостижимостью.
Но, как сказал поэт: «настоящую крышу не спутаешь с грыжей».
Мы всегда подсознательно знаем, где чёрт, а где нечисть, и кто
прячется под такого рода альтернативой, которая нам нравит —
ся до тех пор, пока мы не надорвемся.
Тончайшая точность искорки коснется и освятит неверный
угол сожалеющего и раскаявшегося, но нерасколовшегося.
И тогда он сможет вылезти из подвальной тьмы на крышу,
а оттуда ему останется только полететь.