Свечи на ветру

— Злые?

— Злые и рассудительные… Доктор Бубнялис согласен принять тридцать душ… Я работаю у него в детдоме.

— Ты… в детдоме?

— Да.

— Как же ты собираешься их, Пранукас, вывести?

— Не знаю.

— У ворот всех обыскивают и проверяют. Мышь не проскользнет.

— Всех?

— Кроме золотарей. Стража от них носы воротит. Их проверяют только на обратном пути, когда они порожняком возвращаются в гетто.

— Ты кого-нибудь из них знаешь?

— Из стражи?

— Нет, из золотарей.

— Никого. А что?

— Может, говорю, стоит с ними познакомиться.

— Зачем?

— Под видом дерьма в город можно переправить и кое-что другое.

— Ты с ума сошел!

— Допустим.

— Да ни одна мать не согласится… не отдаст… я и сам, будь у меня дети…

— А ты не горячись. Можно начать с сирот… в случае удачи проведем разъяснительную работу среди несознательной части родителей… Слово обладает великой мобилизующей силой… Слово — поводырь масс… Мне, как ты сам понимаешь, не с руки… какой из меня еврей?.. Тут, так сказать, требуется свой… коренник… Ты, например, или Борух Дудак… Свой своего всегда убедит… Лучше в дерьме, чем в могиле, верно я говорю?

— Верно.

— А потом… потом мы их отмоем… у нас там, в детдоме, и банька есть…

Допустим, слово обладает великой мобилизующей силой, допустим, слово — поводырь масс, но предложение Пранаса кажется просто чудовищным. Будь у меня дети… будь у меня и у Юдифь ребенок, разве я бы пошел на такое? Нет, тысячу раз нет. Пранасу легко быть рассудительным… Чужое горе, как ветер: хоть и дует в твою сторону, но к земле не гнет. Попробуй убеди какую-нибудь Сарру или Хану, чтобы она рассталась со своим дитятей, уж лучше она умоет его собственной кровью, чем сунет в бочку с дерьмом. Но с другой стороны, кому не хочется сохранить жизнь своему чаду, своей кровиночке? Доктор Бубнялис, видно, добрый человек. Он их примет, приютит и отмоет. Только кем они, эти дерьмовые дети, станут? Кем?.. Доктор Бубнялис, конечно, их окрестит, даст им другое имя и фамилию, и они, если выживут, забудут свой дом, свой язык, свою мать…

— Вы их там отмоете… и окрестите?..

— Какая разница. Главное — вырвать их из лап смерти. Кончится война, и они вернутся к своим. Ты слышал, что сказал товарищ Сталин?

— Нет.

— Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

— За кем?

— За народом.

— Народов много.

— Народ один. Советский. Понял?

— Понял, — говорю я, стараясь не глядеть на Пранаса.

— Каждый должен внести свою лепту.

— А что такое лепта?

— Лепта — это вклад…

— А у меня ни лепты, ни вклада…

— Это уж другие решат. Твое дело — действовать.

— Как действовать?

— Я же сказал… Надо познакомиться с золотарями… войти к ним в доверие… организовать обоз…

Я вспомнил, как в сороковом по местечку к мельнице катил обоз со знаменами и транспарантами… Крестьяне везли зерно, а из репродукторов над главной улицей неслась задорная и громкая песня: «Широка страна моя родная!»

На сей раз обойдется без знамен и без песни, подумал я.

— Тебе надо обязательно попасть в город… устроиться на такой работе, чтобы была возможность встречаться.

— С кем?

— Со всеми нужными людьми…

— Юдл-Юргис уговаривает меня пойти в трубочисты. Трубочисты будут работать без конвоя.

— Прекрасно. Это то, что надо.

— Да… Но какой из меня трубочист?

— А какой из меня… фельдшер?.. Если дело потребует, я могу стать кем угодно.

— И евреем?

— Евреем. Негром. Даже немцем.

— Ну уж немцем ты бы, пожалуй, не стал.

— Стал бы! Выбирать не приходится… Работаешь там, где ты нужнее. Поручают работать на крыше — лезешь на крышу, велят спуститься в ад — спускаешься в преисподнюю… Железная дисциплина, ясно?

— Ясно.

— И запомни: нет таких крепостей, которые бы мы не взяли.

— Мы с тобой?

— Да. Мы с тобой. И наши отцы… И наши дети, если они у нас родятся…

Столяр Стасис, может, еще и в силах взять какую-нибудь крепость. Но мой непутевый отец Саул — вряд ли… Последней его крепостью была богадельня Санта-Кристина в Испании, при штурме которой он погиб, если верить, смертью храбрых…

— Ох, Даниил!.. Не мешало бы подзаняться твоим политобразованием, да некогда… Итак, давай, браток, условимся о встрече… Я жду тебя в следующий понедельник у ратуши. Идет?

— Идет!

— Я знал, что на тебя можно рассчитывать… И не ошибся… Прощай!

— Послушай, Пранукас… У меня к тебе вопрос…

— Политический?

— Ага.

— Спрашивай.

— Ты… ты ничего не знаешь про Юдифь?

— Тоже мне политический вопрос! Это вопрос сугубо интимный.

— Пусть будет по-твоему.

— Женщина — не может быть политикой.

— Для кого не может, для кого может.

— Никаких сведений у меня про нее нет. Как только появятся, я поставлю тебя в известность.

— Спасибо…

— Не за что… Только мой тебе совет: выбрось все шуры-муры из головы… сейчас для любви не время.

— А для чего?

— Для ненависти.

— А ее куда девать?

— Отложи до лучших времен.

— Любовь — не рубаха, которую надевают только в праздник… Прощай!..

Пранас уходит, и опять я остаюсь один в комнате, и опять у меня на душе пусто и горько.

Кто там в углу скребется?

Мышь.

Выходи. Не бойся!

Боится.

Почему ты, глупая, не ушла с прежними хозяевами?

Там у них и крупа, и хлебные корки…

Что?

Ах, отрава!..

Да, да… У нас отравы нет… и кошки нет… и мышеловки нет…