Свечи на ветру

Никто не спешил. Никто ни с кем не спорил. Все вдруг подобрели, простили друг другу грехи и обиды и были спаяны молчанием, как обетом.

Во дворе дурил ветер, налетал на окна, сотрясал крышу, и тучи, недовольные небом, льнули к земле.

У соседей погас свет. Бережливый сапожник отправился, видно, спать.

День прожит.

Может быть, последний.

Пора укладываться и нам.

Пора.

Завтра рано вставать. Завтра встреча с Пранасом.

Как там у них с лошадьми?

Хлынул дождь. Он крупными каплями клевал крышу, барабанил по оконному стеклу.

Капли — небесная азбука, мелькнуло у меня. Алеф, бейс, гимл, далед…

— Если они нагрянут, — сказал, укладываясь, свадебный музыкант Лейзер, — я не буду заворачиваться в саван. Не буду.

— Будешь, — прохрипел служка Хаим. — Пока я не принесу тебе селедки, ты не умрешь. Сам же говорил про солененькое. Сам.

— Хаим прав, — поддержал я служку. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — буркнул свадебный музыкант Лейзер.

Старики уснули сразу.

А я лежал и вслушивался в небесную азбуку. Я повторял ее вслед за дождем, и сон смежил мои веки.

Мне снилась Юдифь.

Мы лежали с ней в высокой кладбищенской траве, а вокруг не было ни одного надгробия.

Даже бабушкин камень, и тот исчез.

Я целовал Юдифь в губы, в глаза, в усыпанный веснушками локоть, а она вырывалась, отталкивала меня и кричала:

— Это же кладбище!

А я кувыркался, наваливался на нее, жарко дышал ей в крохотное, как пасхальная рюмка, ухо и шептал:

— Это луг. Это луг.

— Нет, нет, — отбивалась Юдифь.

— Это луг. А мы с тобой две ящерицы… две зеленые ящерицы…

И тут меня разбудил яростный стук в двери.

Неужели они?

— Вставайте! Вставайте! — растормошил я стариков. — Началось!

Служка Хаим бросился к двустворчатому шкафу, вытащил саван и лихорадочно стал заворачиваться.

— А ты чего ждешь? — напустился он на Лейзера.

Тот в ответ только зевнул.

А стук становился все яростней.

— Кто там? — глупо спросил я.

— Открой! Это я. Юдл! Юдл Цевьян!

Юдл?

Служка Хаим так и застыл в своей защитной хламиде.

Я открыл двери.

— Спите как мертвые! — зло бросил выкрест.

Он был весь мокрый. С волос на пол стекала бурая вода.

— Слава богу, — сказал Хаим, кутаясь в саван.

— Нет бога, старик! Нет! Миром правит подлость. — Юдл-Юргис снял испачканный глиной пиджак, швырнул его в угол, подошел к столу, заглянул в пустой горшок, взял остывшую картофелину, сунул ее в рот, пожевал и, давясь злостью, пророкотал: — Дайте водки!

Я принес недопитую бутылку, дарованную его родственником Циценасом, и кружку.

— Выпьемте, евреи! — безрадостно предложил он.

— По ночам евреи спят, — ощетинился свадебный музыкант Лейзер.

— За возвращение блудного сына! — сказал Юдл-Юргис и залпом опрокинул кружку. — Ух!

Видно, зря ездил, подумал я. Должно быть, Она вместе с детишками перебралась в другое местечко, чтобы никто не напоминал ей о прошлом: ни Валюс, ни Туткус, ни соседи. Погрузила на подводу домашний скарб и перебралась, а адреса нового не оставила. Может, там, дома, остался один Дукис. Но разве от собаки что-нибудь узнаешь. Дворняга — не ищейка, след не возьмет.

Вот он и бесится, вот и ярится. Пойти на такой риск и вернуться с пустыми руками. На его месте любой пришел бы в ярость.

А может, все куда проще.

Чего ради он назвался у дверей Юдлом? Юдлом Цевьяном? Сам… без всякого принуждения?..

Что, если его и на порог не пустили, не то что в постель?

Дукису, и тому не позволили… заперли в конуру, посадили на цепь…

Попробуй не взбеситься, когда от тебя прячут даже собаку.

Юдла-Юргиса развезло от водки, от злости и усталости. Он обвел осоловелым взглядом стол и обратился к служке Хаиму по-еврейски:

— Отдай мне, старик, свой саван. Христом богом прошу: отдай!

— Не могу, — ответил служка.

— Тогда возьми нож!.. Даниил, подай-ка ему нож!

— Зачем? — испугался Хаим.

— Совершим, старик, обрезание! — Юдл-Юргис плеснул в кружку оставшийся самогон.

— Дважды его не совершают, — защитился Хаим.

— Да ты не член, ты голову мне отрежь! — воскликнул выкрест, теша себя похабством. — Голову! — И уронил ее на стол.

Его могучие руки сжимали кружку.

— Выгнали? — простодушно спросил свадебный музыкант Лейзер. Он лежал на доброхотной кровати с резной спинкой, и в изголовье у него, на дереве, парили бесполые ангелы — свидетели чьей-то любви и жизни.

— А вам какое дело? — не поднимая головы, прохрипел Юдл-Юргис.

— Разве твой отец… водовоз Шмерл Цевьян тебя не предупреждал? — свадебный музыкант Лейзер присел в кровати и заслонил своей спиной ангелов. — Разве мать тебе не говорила?

— Что? — Юдл-Юргис вскинул голову и влил себе в горло самогон.

— Что ты когда-нибудь придешь с повинной… Вот и пришел… Здравствуй, Юделе, здравствуй!

— Ее запугали… Она не виновата!..

— Если ты не очень пьян, то угадаешь, Юделе, чего на свете нельзя запугать.

Выкрест тряхнул головой, как будто попытался вытрясти из нее хмель и отчаяние.

— Любовь и смерть, Юделе, — сказал свадебный музыкант Лейзер. — Их еще никому не удалось запугать. Никому. И никогда. Выходит, тебя не любили.

— Любили, — не сдавался выкрест.

— Отец и мать, — сказал свадебный музыкант Лейзер. — Больше никто.