Свечка. Том 1

И услышать это было так неожиданно, что слабому здоровьем отцу-настоятелю стало нехорошо, о. Мартирий же хотел сказать, что он имел привычку так разговаривать еще до того, как впервые прочел Павловы послания, и закончил следующими словами:

– Тут скорей не Павел виноват, а Петр.

Услышав это, настоятель накапал себе сорок капель валокордина, выпил и строгим тоном потребовал объяснений.

Пришлось о. Мартирию вспоминать свою прошедшую жизнь. Оказывается, его крестный отец дядя Петя, Петр, материн родной брат, имел привычку так разговаривать: сначала задавал себе вопрос, а потом резал его под корень, как ножом, решительным «никак», хотя апостольских посланий конечно же не читал и в сознательной своей жизни в церкви был лишь однажды – когда крестил своего племянника.

Отца-настоятеля данное объяснение удовлетворило, и он строго попенял жалобщикам, сказав, что ничего зазорного нет в том, что священнослужитель использует апостольскую форму речи, главное, чтобы его слова не расходились с делами.

А с делами у о. Мартирия было все в порядке.

Взять ту же похоть – первейшего врага монашеской жизни (хотя это раньше она была первейшим врагом, нынче у монашеской жизни другой враг, но об этом как-нибудь потом). Итак, взять ту же похоть. О. Мартирий задавил в себе данный грех, еще не став монахом, испугав его телесной болью так, что тот и головы не смел поднять!

Было это в Сербии, на войне, активным участником которой наш герой являлся. Когда крепко выпившие перед сном боевые товарищи засыпали, оставив на видеомагнитофоне какой-нибудь порнофильм, этот единственный востребованный на войне киножанр, будущий о. Мартирий, за силу, внешность и характер прозванный сербами Русским Дивом, садился в колченогое кресло, переламывал автоматный патрон, аккуратно, горочкой высыпал порох на тыльную сторону ладони, смотрел на экран и ждал, и, как только плоть начинала проявлять к видеоизображению свой плотский интерес, подносил к пороху зажигалку…

Повторялось это много раз, причем порох насыпался не на новое место, а всегда на старое, растравленное, которое начинало уже саднить, как только патрон переламывался, и гореть огнем от одного лишь щелчка зажигалки. Совершая столь варварские самоэкзекуции, Русский Див никаких планов насчет будущей своей монашеской жизни не строил, – какие могут быть планы на войне, когда во всякий день и во всякий час ты можешь получить рану, несовместимую с жизнью? Просто сон приснился однажды, как насилует он местную жительницу, то ли сербку, то ли албанку, черную, худую, – со всеми отвратительными подробностями насильственного полового акта. Прочитав где-то когда-то или просто услышав, что во сне реализуются наши скрытые желания, стал будущий о. Мартирий с ними бороться. И надо сказать, в борьбе своей преуспел: благодаря тем прижиганиям, он не только никого не изнасиловал, но и до проституток, которых на любой войне, как грязи, не опустился, и даже ни разу не принял телесной благодарности сербских солдаток и вдов, когда приходилось защищать их дома от настырных албанцев.

Зато теперь, когда монастырская братия периодически каялась в грехе похоти, о. Мартирий даже не упоминал о нем на исповеди – нету и нету.

Пострижение в монахи, рождение инока Мартирия означало одновременно духовную кончину человека, фамилию, имя и отчество которого он раньше носил. «Новорожденный» не оплакивал покойника и поминал его разве что по приказу начальства, как в случае, описанном выше. Ниже же можно привести другой случай, когда от воспоминаний прошлого он категорически отказался.

Однажды в монастырь приехали два сотрудника православной газеты «За Русь святую!» и, найдя о. Мартирия после службы в храме, один из них с выражением прочитал вслух по бумажке:

– Коромыслов Сергей Николаевич, русский, образование высшее техническое, есаул Яицкого казачьего войска, активный участник боев в Абхазии и Сербии, награжден орденом атамана Платова, – и, подмигнув, спросил: – Помните такого?

О. Мартирий задумался, пожал плечами и, ответив: «Не помню», вышел из храма, после чего заперся в своей будке и, сколько православные газетчики ни просили их впустить, даже не отозвался. А были у них на монаха большие планы – сделать символом, знаменем, рупором, а не просто сфотографировать и статейку в газетке тиснуть. Стучали, упрашивали, укоряли, а он стоял перед иконами и просил Господа избавить его от греха житейской памяти, потому что воспоминания полезли из головы в душу.

Да, память не похоть, горящим порохом ее не вытравить.

Хотя, возможно, и здесь о. Мартирий придумал бы какое-нибудь членовредительство, у него, в прошлом инженера силовых машин, имелись на этот счет идеи и даже чертежи, но для их воплощения следовало испросить у отца-на-стоятеля благословения, а такого благословения тот наверняка бы не дал, как не дал о. Мартирию благословения на ношение вериг.