Сведи меня в могилу

– Провожающий! – пресёк ведущий. – Вам предоставят слово.

Неприятелей Вини ответом не удостоила.

Последней была подруга. Судорожно комкая влажный платочек, вскочила. Стеклянный кулон в форме лисички, присланный вместе с приглашением, заходил маятником на груди.

– Почему? – едва не визжала она. – Ну как это называется, Вини? Я думала, что тебе не плевать на меня. Что ты честна со мной хотя бы отчасти. А ты ничего не сказала. Даже сейчас! Если тебе всё равно, зачем это всё?

Той стало совестно. Закусила губу.

– Дружба – возможность быть самим собой. Мы редко виделись, да. Но мне было достаточно. Если тебе нет, прости меня. Прости, Лиси! Зато теперь тебе не придётся иметь дело с таким другом, как я. Не придётся ждать инициативы… Ты славная. Интересная. Правда. Одиночество тебе не грозит. Никогда не грозило.

Вини задержала дыхание. Всё. Поток зрительских откровенней иссяк. Теперь эта часть зала будто закрывается невидимым супер-занавесом. Высказываться нельзя – только наблюдать. За тем, что происходит на сцене. За тремя действующими лицами.

Вини мельком посмотрела на мужа. Болезненная бледность осталась разве что тающими пятнами на щеках. Чувствуя на себе взгляд супруги, сам глаз не поднимал. Или не отпустило его? Озноб окатил спину.

«Торчок несчастный! Ты чем закинуться успел?»

– Как нотариальный представитель, – обратил на себя внимание ведущий, – пред всеми присутствующими, автором завещания и её провожающим зачитываю последнюю волю Винивиан Степанчик. Напомню, правки, вносимые в день оглашения, к сведению не принимаются.

Кашлянул, разворачивая наспех сложенный листок.

– «Я, Винивиан Степанчик, проживающая в селе Копейкино Московской области по улице Второй Весенней, в доме четыре, находясь в трезвом уме и добром здравии, настоящим завещанием прошу распределить нажитое мной движимое, недвижимое, цифровое и интеллектуальное имущество следующим образом.

Сорок процентов активов передать Русскому Государственному Благотворительному Фонду, тридцать процентов перевести на счёт Витариарха Степанчик (брата), пятнадцать процентов завещать Богату Громыка (мужу), тринадцать процентов зарезервировать на исполнение последней воли и два процента законсервировать в качестве уплаты нотариусу Михайло Попович за услуги по переводу имущества в финансовый эквивалент».

Шепоток прокатился по залу и так же скоро оборвался. Вини очень-очень медленно перевела взгляд на Богата. Едва не лёжа на трибуне, он улыбался. Нет, скалился. Не отрываясь от дощатой панели, посмотрел на свою дорогую супругу исподлобья. Теперь, узнав, что год спустя жёнушка-таки не поправила завещание в его пользу ни на рубль и в итоге плюнула в лицо отпиской в пятнадцать процентов, сейчас не скупился на мимику. Зарумянился, как наливное яблочко. Глаза переливались бликами, в губы прилила кровь и будто бы выступила.

Никогда, никогда Вини не видела его таким. И если бы увидела, сделку б не предложила. По-настоящему жутко. Зачем… зачем так? Специально пугает, позабыв, что они тут по-прежнему не одни. В голове сама собой всплыла фраза, накануне адресованная брату: «Так ты всё-таки обиделся?»

– Право последнего слова предоставляется провожающему – Богату Громыка, мужу.

Траурный зал, солнечный день, мир – стали чем-то эфемерным. Теоретически возможным. Понятиями, уместными только в бесполезных философских трудах. Реальность для них двоих уменьшилась, перетекла в форму песочных часов, где они, заключённые в стеклянной фигуре, максимально далеки друг от друга. Кто на дне, придавленный, а кто сыпет сверху. Сквозь золотые пески времени Вини разглядела того, кого знала достаточно хорошо, чтобы биться за него. Его взгляд светится невысказанной печалью, обидой. Сквозил беспомощностью. А он держался. Самодостаточный. Понятный. Рассерженный.

«Я взял тебе сока. Яблочный и апельсиновый».

«Я же делал добро. За что?»

«Лучше так, чем быть бесчувственной мразью с раздутым самомнением».

«Почему за этот год я не смог стать тебе хотя бы другом?»

«Я спал с сестрой».

«Вини, не умирай. Там ничего нет».

– Я не готовил речь.

Богат едва удержался от истеричного смешка. Похоже, без опоры не обойтись. Сжимая борта кафедры до белых костяшек, глядя жене глаза в глаза, ровным голосом произнёс:

– Вини, я не люблю тебя… И ты меня не любишь.

Прежде чем её лицо обрело выражение грустной растерянности, смущения не оттого, что сокрушил, а оттого, что проболтался при всех, затейник ткнул пальцем в зал.

– Не так, как они того ждут.

Теперь смотрел на них. С вызовом. Подобная фраза на похоронах из уст провожающего – мерзкая выходка, сродни кощунству. Хуже только, если б позлорадствовал, всячески выражая нетерпение. Особенный шанс для унижения того, кому нечего терять.

Показал на жену широким жестом конферансье.