Сверчок за очагом (пер.Линдегрен)

— Припоминаете ли вы этотъ голосъ, дорогой Калебъ? Слыхали ли вы раньше другой, похожій на него? — спрашивала миссисъ Пирибингль.

— Еслибъ мой мальчикъ въ благодатной Южной Америкѣ былъ живъ… — произнесъ Калебъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Онъ живъ! — закричала Дотъ, отнявъ руки отъ его глазъ и хлопая въ ладоши;- взгляните на него! Вотъ онъ передъ вами, здравъ и невредимъ! Вашъ родной, милый сынъ! Твой родной, милый, живой и любящій братъ, Берта!

Честь и слава маленькому существу за ея восторгъ! Честь и слава ея слезамъ и смѣху, въ то время, какъ отецъ, сынъ и дочь обнимались между собою! Честь и слава той сердечности, съ какою Дотъ встрѣтила на полдорогѣ загорѣлаго моряка съ его длинными темными волосами и не отвернулась въ сторону, когда онъ вздумалъ поцѣловать ея алыя губки, и позволила ему прижать себя къ его взволнованной груди.

Честь и слава также кукушкѣ, которая выскочила изъ подъемной дверки мавританскаго дворца, точно воръ, и прокуковала двѣнадцать разъ передъ собравшейся компаніей, словно охмелѣвъ отъ радости.

Вошедшій фургонщикъ отшатнулся назадъ. И не мудрено: онъ никакъ не ожидалъ найти у себя такое многочисленное общество.

— Посмотрите, Джонъ! — воскликнулъ Калебъ, внѣ себя отъ радости, — посмотрите сюда! Мой родной мальчикъ изъ благодатной Южной Америки! Мой родной сынъ! Тотъ самый, котораго вы снарядили въ дальнюю дорогу на свой счетъ! Тотъ самый, которому вы были всегда такимъ преданнымъ другомъ.

Хозяинъ сдѣлалъ шагъ впередъ, чтобы взять его за руку, но остановился въ нерѣшительности, когда замѣтилъ въ его чертахъ какое-то сходство съ глухимъ человѣкомъ въ фургонѣ.

— Эдуардъ! — промолвилъ онъ, — такъ это былъ ты?

— Разскажи ему, — подхватила Дотъ. — Разскажи ему все, Эдуардъ; не щади меня, потому, что я сама ни за какія блага не стану щадить себя передъ нимъ.

— Да, то былъ я.

— И ты позволилъ себѣ вкрасться переодѣтымъ въ домъ твоего друга? — воскликнулъ фургонщикъ. — Знавалъ я когда-то честнаго малаго — сколько лѣтъ назадъ, Калебъ, услыхали мы о его смерти и думали, что убѣдились въ ней? — тотъ никогда не сдѣлалъ бы такой низости.

— Былъ у меня когда-то великодушный другъ, который скорѣе замѣнялъ мнѣ отца, — сказалъ Эдуардъ;- тотъ никогда не осудилъ бы ни меня и никого другого, не выслушавъ предварительно. Этотъ другъ былъ ты. Я убѣжденъ, что ты меня выслушаешь.

— Хорошо! Это правильно. Я согласенъ выслушать тебя, — отвѣчалъ фургонщикъ, бросая смущенный взглядъ на жену, по-прежнему державшуюся вдалекѣ отъ него.

— Я долженъ признаться, что когда уѣзжалъ отсюда совсѣмъ юношей, — началъ Эдуардъ, — то былъ влюбленъ, и мнѣ отвѣчали взаимностью. Она была очень молоденькая дѣвушка, которая пожалуй (какъ ты можешь мнѣ возразить) не знала хорошенько собственнаго сердца. Но я зналъ свое и любилъ ее страстно.

— Ты! воскликнулъ фургонщикъ. — Ты!

— Да, я, — подтвердилъ морякъ. — И она отвѣчала мнѣ тѣмъ же. Я всегда вѣрилъ въ ея взаимность, а теперь убѣжденъ въ ней.

— Боже! Поддержи меня! — промолвилъ Джонъ. — Это хуже всего.

— Вѣрный своему слову, — продолжалъ Эдуардъ, — я возвращался къ ней, полный надежды, переживъ много испытаній и опасностей; возвращался, чтобъ напомнить невѣстѣ о нашемъ давнишнемъ уговорѣ, и вдругъ, не доѣзжая двадцати миль до родныхъ мѣстъ, узналъ, что она измѣнила мнѣ; что она меня забыла и промѣняла на другого болѣе богатаго. Я не собирался укорять ее; я только хотѣлъ се видѣть и убѣдиться на дѣлѣ, что все это правда. Я надѣялся, что мою невѣсту, пожалуй, принуждали къ ненавистному браку противъ ея собственной воли и желанія. Это было бы слабымъ утѣшеніемъ, но все же нѣсколько облегчило бы меня, подумалъ я, и съ этой мыслью пріѣхалъ сюда. Мнѣ нужно было узнать правду, истинную правду; увидѣть все своими глазами, судить обо всемъ самому, безъ помѣхи съ одной стороны и не насилуя ея чувствъ своимъ внезапнымъ появленіемъ, съ другой. Съ этой цѣлью я переодѣлся и сталъ неузнаваемымъ, какъ тебѣ извѣстно, послѣ чего принялся поджидать тебя на дорогѣ — ты помнишь, гдѣ. Мой видъ не внушилъ тебѣ ни малѣйшаго подозрѣнія; не узнала меня и она, — прибавилъ морякъ, указывая на Дотъ, — пока я не открылся ей потихоньку у очага; и тутъ эта добрая душа съ испуга чуть не выдала меня.