Сверхдержава

* * *

– Пойдем… – Лиза тащила его за собой, снова между столов. – Здорово, правда? Ты сам увидишь, как здорово!

Краев видел. На сцене появилась уже вся группа Фрэнка, целая куча "Мамаш"[7] – бас-гитарист, и ударник, и клавишник, и духовая секция, пытающаяся справиться с разнообразными дудками, и все прочие, кому полагалось. Непонятно, как они умещались на сцене со всеми инструментами – саксофонами, тамбуринами, флейтами, кларнетами, маримбами, ксилофоном, челестой, колокольчиками, деревянными дощечками, барабанищами, барабанами и барабанчиками и прочими предметами для производства музыки. «Мамаши» появились из ниоткуда, появились там, где им было положено, и занимались своим делом – играли. Ритм – нелогичный, нефизиологичный, меняющийся, как настроение галлюцинирующего хиппи, расстреливал сознание, подминал его под себя, заставлял ноги двигаться в такт с собой. Это было изумительно. Нагромождение звуков могло бы распасться, превратиться в додекафонию, но низкий голос певца связывал все воедино – доброта была в этих обертонах, глупый смех и умная ирония. И конечно, была музыка: невероятное, возмутительное, и в тоже время единственно возможное смешение рок-н-ролла и двадцать первой симфонии Веберна; параллельных кварт ритм-энд-блюза и «Весны священной» Стравинского. Только один человек в мире мог делать это так . И он делал это сейчас на сцене – анархист и музыкант, авангардист и шут. Неподражаемый Заппа.

Вся компания уже выплясывала перед сценой, Лиза и Краев присоединились к ним. Зря Краев боялся, что не умеет танцевать по-современному. Это нельзя было назвать современным танцем, да и просто танцем, пожалуй, тоже. Невозможно было танцевать под то, что выплескивалось из колонок, можно было только ловить чистый кайф, наплевать на древнеокаменелые рамки поведения и самовыражаться. Все в зале делали именно это. Люди превратились в извивающиеся, постоянно трансформирующиеся силуэты. Приоткрыв один глаз, Краев наблюдал за поведением своей компании. Настя (или Зыбка – кто их разберет?) стояла одним коленом на полу и совершала безумные запилы на воображаемой гитаре. Диана медленно снимала с себя одежду и в сомнамбулическом трансе одевала ее обратно как попало – брюки на руки, жилетку на ноги. Рот ее был широко открыт, а взгляд неподвижно устремлен в потолок. Чингис, с зажмуренными глазами, подпрыгивал на корточках, как борец сумо, и зависал каждый раз в воздухе на несколько секунд. Крюгер бешено кружился, вращая над головой свой обрезанный сиреневый смокинг.

А что делал Краев? Он и сам не знал. Он совершал какие-то движения. Он слушал ритмичное бормотание Заппы, переходящее в смех и вопли. Он держал на плечах взгромоздившуюся туда Лизу, но почти не ощущал ее веса – только упругие ноги, временами сжимающие его голову, чтобы не свалиться при наклонах. Он чувствовал, что тело его становится все легче и легче. Он прилагал последние усилия, чтобы не взлететь слишком рано. Дотянуть еще хоть мгновение в предвкушении полета – неминуемого и непостижимого, как оргазм.

Дуу-вии-ууу
Ешь свои ботинки
Не забудь шнурки
И носки
Съешь даже коробку
Не зря ж ты закупил все это
Можешь есть грузовик
Что везет весь этот мусор
Мусорный грузовик
ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗаплесневелый
Мусорный грузовик
Ешь грузовик и его водилу
И его перчатки
ПИТАТЕЛЬНО
ВОСХИТИТЕЛЬНО
БЕСЦЕННО[8]

Заппа пел свою глубокомысленную муру, а парень в засаленной куртке из оленьей кожи, парень, которого звали Сал Ломбардо, валялся по зеленому ковру с обглоданным кукурузным початком во рту и девчонки медленно поливали его блаженствующую физиономию белыми взбитыми сливками. Все было так же, как сорок лет назад. Так же, как и в шестьдесят восьмом году. Время застыло, замерло на одном из своих кругов и проигрывало его снова и снова – как заедающую старую пластинку.

Ты только лишь дразнилась
И я тебя побил
Тебя поколотил
И я сказал тебе
Что я тебя люблю
В моей машине
В тюрьме
Воздух! [9]

"Воздух!!!" – завопили все вокруг. "Воздух!" – высоким, чистым голосом вскрикнула Лиза где-то там, вверху, пролетая над Краевым и протягивая к нему длинные пальцы. Краев улыбнулся, расправил руки и беззвучно, легко оторвался от пола. Он повернулся вверх лицом и плавно поплыл на спине. Лиза опустилась сверху мягкой тенью, легла на него золотистым животом, положила свои ноги на его ноги, скользнула руками по его расставленным рукам. Они плыли, прижатые друг к другу и распятые собственным блаженством, расплавленные общим наслаждением.

– Лиза, я вспомнил, – тихо выдохнул он в маленькое ее ушко. – Я вспомнил себя. Вспомнил, каким был еще до того, как родился. Я умел летать.

– Ты еще не родился, – увидел он беззвучные слова на ее губах.