Сверхновая американская фантастика, 1995 № 03

«Помнишь ли, однажды, вечером, дети твои спали, муж твой в объятиях недостойной прелестницы… ты сидела одна, ветер выл и наводил на тебя невыразимое уныние; тебе было очень грустно; ты вспомнила всю протекшую жизнь и с ужасом видела, что ты была одна, всегда одна; не было отзыва на твое сердце, жаждущее любви, не было даже ответной мысли на твою мысль. Печально ты вспомнила о прошедшем, еще печальнее смотрела в будущее. Тогда, невольно представлялся твоему воображению молодой человек, одних с тобою лет, умный, добрый, положивший к ногам твоим всю душу свою. Горькое, трудное было в тебе борение… в эту самую минуту он явился пред тобою; печать долгого, глубокого страдания была на лице его, рука его была холодна, она судорожно пожала твою руку и как огненные искры посыпались по твоему телу — о, как я трепетал тогда за тебя!..

«Ты смотрела на него, ты любовалась его прекрасным лицом, которое возвысилось еще красотою страдания… он говорил мало, но слова его прожигали тебя, ты упрекала себя в его терзаниях — о как трепетал я тогда за тебя! Я не мог проникнуть, что происходило в твоем сердце, в этом тайнике, которого глубины никто не может измерить; там все волновалось; чувства, мысли, быстрее молнии сменялись другим, то была непостижимая земля в первую минуту мировоздания!.. я видел одно, что ты терзалась, как только может терзаться душа человека — трепетал, я скорбел о тебе… но как был я удивлен, когда заметил, что мало-помалу улеглися в тебе буйные страсти, ты начала другой разговор, с мудростию змеиною ты дала другое направление его и своим мыслям, и что же? ты стала говорить о твоих болезнях, о твоих телесных недостатка, ты с намерением старалась им дать вид самый безобразный, представить их неизлечимыми, — отвратительными!!. С удивлением, радостию, горем я смотрел на чудный подвиг, который ты совершала. Где другая женщина, которая бы решилась на это? Для внуки Евы ничто не страшно, ни гнев, ни презрение — все перенесет она, но отвергнуться телесной красоты своей, но волею возбудить отвращение даже в постороннем — о, это был подвиг великий и я тщательно внес его в скрижаль твоей жизни. Ты не ошиблась в твоей цели, ты разочаровала молодого человека… горько и прискорбно тебе было, что в ту минуту, когда он увлекался к тебе прежними порывами любви, воспоминание о твоем странном рассказе производило в нем невольное содрогание и пламенная речь застывала на языке его.

«Этого мало: прошло долгое время; ты захотела заменить ему себя другою, ты познакомила его с молодою девушкою, старалась их сблизить и едва заметила затеплившуюся любовь их, как ревность истерзала тебя; молодой человек показался тебе еще прелестнее, твое одиночество еще грустнее; все: и женское тщеславие, и говор света, и мысль о мрачном одиночестве, и досада, и зависть, жгучими язвами падали на твое сердце, но ты, чистая, непостижимая, ты все превозмогла! все перегорело в твоем горниле, осталось одно: непорочное милосердие к ближнему! ты бережно воспитала враждебную тебе любовь, ты оживляла, укрепляла ее, не день и не два, но целые годы!., и ты достигла своей цели: он совершенно разлюбил тебя смертною любовью, он привязался душою к избранной тобою сопернице, ты сочетала их браком, они Счастливы, у них дети, он исполнил все, что обещало его благородное сердце, но исполнил для другой, не для тебя; а ты осталась по-прежнему одна, без отрады, без утешения, без надежды на земное счастие, с мыслью, что человек, тебя любивший, не может вспомнить о тебе без благодарности, но и — и без отвращения!., и ни на чьем лице ты не встретила благодарного удивления! никто кроме меня не знал о благом твоем деле.»

— Все так, — отвечала душа, — но все мои терзания были лишь скорбию о моей собственной жизни… в далекой глубине сердца… самоотвержения не было, я… я… я не любила его…