Сверхновая американская фантастика, 1996 № 10-11

Где-то блуждает душа Лупито? Он убил шерифа, и значит, — умер со смертным грехом на душе. Он пойдет в ад. Или же Господь простит его, назначив Чистилище — одинокое, безнадежное прибежище тех, кто не был ни осужден, ни спасен. Но бог не прощал никого. Быть может, как поведал сон, воды реки унесли его душу, и, может быть, вода, впитавшись в землю, а с ней и душа Лупито оросит сады моих родичей, и сочные красные яблоки…

Или, может, он осужден навечно скитаться по дну реки, кровавым спутником Ла Йороны… и отныне, бродя в одиночестве вдоль реки, мне придется оглядываться, озираясь через плечо, чтобы поймать след тени — души Лупито или Ла-Йороны, или силы речной.

Я снова лег и следил, как безмолвные лучи света играли на разноцветных пылинках. Я любил следить, как лучи каждого нового утра входят в комнату. Они приносили чувство свежести, чистоты и обновления. Каждым утром я просыпался, казалось, в странной смене новых переживаний и грез. Сегодня меня переполняли живые образы того, что случилось на мосту прошлой ночью. Я подумал о Чавесе, разъяренном гибелью брата, жаждавшем крови отмщения. Я думал о Нарсисо, в одиночестве стоявшем против темных фигур на мосту. Я подумал о своем отце. Стрелял ли он в Лупито?

А теперь мужчины, стоявшие на мосту, ходили по земле с ужасным бременем смертного греха на душе, и ад был единственной им наградой.

В кухне я услыхал шаги матери. Послышался лязг плиты, и я понял, что она разжигает угли с ночи.

— Габриэль! — позвала она. Всегда она звала сначала отца. — Вставай. Сегодня Воскресенье! — потом она пробормотала: «Ох, что за злые дела творились на земле прошлой ночью…»

Воскресным утром я всегда задерживался в постели, слушая их споры. Они неизменно ссорились воскресным утром. Для этого были две причины: первая в том, что отец работал на дороге лишь по субботам до полудня, и поэтому после обеда пил в городке с приятелями в салуне. Если он перебирал, то возвращался домой ожесточенным и тогда воевал со всеми. Он проклинал слабовольных горожан, не способных понять волю людей льяносов, и клял войну, забравшую его сыновей. А если горючи накапливалось слишком много, он клял и мать за то, что именно она приковывала его к этому клочку земли.

Был тут и вопрос веры. Отец был не слишком верующим. Выпив, он ругал священников «бабами» и высмеивал их длинные юбки. Я слыхал одну историю, не для моих ушей, передаваемую шепотом, как однажды, давным-давно, отец моего отца выволок священника из церкви и избил на улице за то, что тот проповедовал против чего-то, в чем провинился дед Марес. Так что отец не питал добрых чувств к священникам. Мать говорила: «Весь род Маресов — одни смутьяны», — она не терпела кощунства, но отец только смеялся.

А еще — была эта странная, передаваемая шепотом загадка первого священника, который приехал в Эль-Пуэрто. Первые поселенцы осели там на земле, отпущенной мексиканским правительством, и человек, возглавивший колонию, был священником, и был он из рода Луна. Вот почему мать мечтала, чтобы и я стал священником — ведь в семье не было священников в роде Луна уже столько лет. Мать была преданной католичкой, и спасение души виделось ей в лоне Святой Матери-Церкви; она говорила, что мир можно спасти, обратись люди к земле. Община земледельцев, возглавляемая священником, твердо верила она — вот истинный образ жизни.

Я не понимал, как случилось, чтоб сошлись люди столь различные, как отец и мать. Кровь и взгляды постоянно разводили их, но, несмотря на это, мы были счастливы.

— Дебора! — позвала она. — Вставай. Умой и одень Терезу! Ах, что была за ночь! — Я слышал, как бормотала она молитвы.

— Ay, Dios[6],— услышал я стон отца, входящего в кухню.

Восход солнца на холме, голоса оца и матери на кухне, шарканье Ультимы в ее комнате, пока она разжигала курения в честь нового дня, сестры, пробегавшие мимо моей двери, все это было таким как всегда, и было славно.

— Антонио! — позвала мать, как раз когда я ожидал этого, и выпрыгнул из постели. Но сегодня я вставал с иным знанием.

— Завтрака сегодня не будет, — объявила мать, когда мы собрались вокруг, — сегодня мы отправляемся все к причастию. Мужчины рыщут по миру как звери, и следует помолиться, чтоб они обрели свет божий.

А сестрам она сказала:

— Сегодня половину своего причастия вы посвятите своим братьям, чтобы Бог вернул их домой невредимыми, а вторую половину — тому, что случилось прошлой ночью.

— А что случилось ночью? — спросила Дебора. Такая уж она была. Я содрогнулся и стал раздумывать, заметила ли она меня прошлой ночью и выдаст ли меня.

— Это неважно, — оборвала ее мать, — просто помолитесь за дорогих отошедших душ…

Дебора согласилась, но я знал, что в церкви она начнет спрашивать и разведает об убийстве шерифа и Лупито. Было странно как-то, что ей придется расспрашивать чужих, хотя я, который был там и все видел, стоял рядом с ней. Даже сейчас я с трудом верил в то, что и в самом деле был там. Может, это сон? Или сон внутри сна, вроде тех, что бывали у меня часто и казались столь явственными?