Сверхновая американская фантастика, 1996 № 10-11

Я ощутил на голове легкую руку, обернулся и увидел Ультиму. Она опустила на меня взгляд, и эта ясная, чистая сила ее глаз заворожила, меня.

— Как ты чувствуешь себя сегодня, мой Антонио? — спросила она, и я смог тотчас кивнуть.

— Buenos dias le de Dios. Grande,[7] — приветствовала ее мать. Отец тоже пил кофе на большом стуле, который держал у печки.

— Антонио, — веди себя прилично, — воззвала ко мне мать. Я-то не приветствовал Ультиму, как надо.

— Ай, Мария Луна, — прервала Ультима, — оставь Антонио в покое, пожалуйста. Прошлая ночь была нелегкой для многих мужчин, сказала она загадочно. И отошла к плите, где отец налил ей кофе. Отец да Ультима были единственными, кого я знал, кто не смущался пренебречь постом перед причастием.

— Мужчин — да, — признала мать. — Но мой Тони еще только мальчик, еще ребенок. — Она опустила руки мне на плечи и задержала их.

— Ай, но мальчики вырастают в мужчин, — молвила Ультима, потягивая обжигающе горячий кофе.

— Да, это так, — сказала мать, крепко прижав меня к себе, — и что за грех для мальчика — стать мужчиной.

Значит, это было грехом — вырасти и стать мужчиной.

— Это не грех, — вмешался отец, — просто правда жизни.

— Да, но жизнь отбирает чистоту, посланную Богом.

— Не отбирает, — отец начинал раздражаться из-за того, что предстоит идти в церковь и к тому же слушать проповедь, — она накапливает. Все, что он видит и слышит, делает из него мужчину.

Я видел, как убили Лупито. Как мужчины убили…

— Ай! — вскричала мать. — Если бы только он мог стать священником. Это спасло бы его! Он всегда пребывал бы в боге. О, Габриэль, — она сияла от радости, — подумай только, какой честью было б для нашей семьи иметь священника! Быть может, сегодня нам стоило бы поговорить об этом с отцом Бирнеисом…

— Будь же разумнее, — поднялся отец. — Мальчик еще не прошел катехизиса. И не священнику решать, когда придет срок, а самому Тони! — Он прошел мимо. Одежда его пахла порохом.

Говорят, дьявол пахнет серой.

— Это правда, — добавила Ультима. Мать поглядела на них, потом на меня. Глаза ее были печальны.

— Сходи, покорми живность, мой Тонито, — она подтолкнула меня, — уже пора идти к мессе…

Я выбежал вон и ощутил в воздухе осеннюю прохладу.

Скоро настанет время отправляться на фермы моих родичей на сбор урожая. Скоро придет пора идти в школу. Я поглядел за реку. Город, казалось, еще спал. Легкий туман поднимался от реки. Он размывал очертания деревьев и домов городка, прятал церковную колокольню и крышу школы…

Ya las campanas de la iglesia estan doblando…[8]

Мне не хотелось больше думать о том, что видел я прошлой ночью. Я подбросил свежей травы кроликам и сменил им воду. Открыл дверь, и наружу выбежала корова, оголодав по свежей траве. Сегодня ее не будут доить до вечера, и она сильно отяжелеет. Она направилась к автостраде, и я обрадовался, что она не отошла к реке, где трава была запятнана.

Por la sangre de Lupito Todos debemos de rogar,[9]

Que Dios la sague de репа у la lleve a descansar…

Мне было страшно думать дальше. Блеск железнодорожных рельс притягивали взгляд. Если пойти по ним, придешь в Лас Пальтурас, землю, где я родился. Когда-нибудь я вернусь и увижу маленькую деревеньку, где поезд останавливался пополнить запас воды, где трава вздымалась высокая и зеленая, словно океанские волны, где мужчины ездили верхом, смеялись и плакали на рождениях, свадьбах, танцах да похоронах.

— Энтони! Антонио-о-о-о-о! — Мне показалось, то был голос из моего сна, и я подскочил, но то звала мать. Все были готовы идти к мессе. Мать с Ультимой были одеты в черное, потому что много женщин из городка потеряли сыновей и мужей на войне и носили траур. В те годы, казалось, весь город был в трауре. И было очень грустно смотреть по воскресеньям на ряды одетых в черное женщин, идущих процессией в церковь.

— О-о, что за ночь, — простонал отец. Сегодня еще две семьи оденутся в траур в городке Гваделупе, и далекая война за океаном в Японии и Германии унесла еще две жертвы в Нью-Мексико.

— Ven аса[10], Антонио, — поторопила мать. Она намочила мои черные волосы и зачесала их. Несмотря на ее черное одеянье. она сладко пахла. И я чувствовал себя лучше, находясь рядом. Я желал всегда быть рядом с ней, но это было невозможно. Война отняла моих братьев, а школа отнимет меня.

— Готовы, Мама, — позвала Дебора. Она говорила, что учителя в школе позволяют говорить только по-английски. Меня заботило, как смогу я разговаривать с учителями.

— Габриэль! — позвала мать.

— Си, си, — простонал отец. Я думал о том, как тяжко, должно быть, лежит у него на душе грех прошлой ночи.