Сверхприключения сверхкосмонавта

В это время на лестнице с сумками в руках показалась моя мама. Колесников сразу выхватил из рук мамы обе сумки и потащился за ней на кухню, бормоча всё те же жалкие слова про лавровый лист. Проклиная Колесникова, из-за которого я потерял столько времени, я прикрыл дверь ванной и ждал до тех пор, пока этот шпион, получив лавровый лист, не убрался из нашей квартиры. "Лавровый лист, лавровый лист, — подумал я, — когда-нибудь вы из него венок мне на шею наденете. А вообще лавровый лист — это только предлог. Колесников определенно хочет что-то выведать. Чудак. Шёл бы с такой шеей а цирк. Вертел бы там ею на сто восемьдесят градусов".

— Валяй, — сказал я Колесникову, открывая дверь.

Колесников с лавровым листом в руках выходил на лестничную площадку как краб, боком, но я всё же входную дверь сумел захлопнуть так ловко, что она успела в самый последний момент дать Колесникову чуть ниже спины. А я посмотрел ему вслед в дверной глазок и запер дверь на ключ. Колесников чертыхнулся, а я пошёл в ванную комнату, с тем чтобы вылить из вёдер остывший, а в другом ведре согревшийся терминатор планеты Меркурий.

ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЬМОЕ. "А я открыл, что рядом есть девчонки…"

В это время в прихожей появилась моя мама. В дверях ванной я столкнулся с ней. Она посмотрела на мой синяк под глазом, взялась двумя руками за мои уши и сказала:

— Юрий, что это у тебя под глазом?

(Видит, что синяк! Знает, что синяк! И всё-таки спрашивает!) Вместо ответа я принёс в столовую портфель, вытряс из него на стол учебники, принёс из папиной комнаты дневник, раскрыл и молча показал его маме. А сам пошёл в ванную.

— Кто тебе поставил этот синяк? — спросила ещё раз мама.

Мама у меня молодец! Ещё не было в жизни случая, чтобы она осудила хоть один мой поступок. Потому что она не знает, не чувствует, какие серьёзные и нечеловечески трудные и, можно сказать, героические мотивы скрыты за моими поступками.

— Этот синяк мне поставил театральный кружок! — сказал я.

— Так! — сказала она за дверью. — Теперь они стали на тебя нападать целыми кружками. А завтра они начнут нападать целыми школами. — Мама вошла в ванную. — Это тебе ещё нужно, — кивая головой в сторону вёдер, спросила меня мама, — или можно вылить?

— Можно! — сказал я, доставая из кармана пижамы пятак и прикладывая его перед зеркалом к синяку. Через моё плечо в зеркало заглянула и моя мама и снова впилась глазами в синяк. Так как мой папа ещё не вернулся с работы, а я по расписанию уже должен был готовиться к отбою, я направился в свою комнату.

— Юрий, погоди! — сказала мама, взяла меня за руку и подвела к телефону. — Я сейчас же соединюсь с твоей учительницей… Подожди минутку!

— Мама, — ответил я строго, — ты же знаешь, мой сон священный.

— Знаю, знаю, — сказала мама, — но сейчас придёт папа. Нам нужны будут подробности.

Мой наручный будильник прозвонил отбой.

— Это чудовищно! — сказала мама. — На тебя напал целый кружок! Я заставлю твоего отца пойти вместе со мной в школу!

Наручный будильник всё ещё продолжал звенеть. Я повернул часы циферблатом к маме и сказал:

— Завтра!

В прихожей раздался звонок.

— Вот и папа пришёл… — Мама перестала набирать номер телефона и постучала пальцем по дневнику: — Может, ты всё-таки…

— Завтра! — сказал я и, сделав рукой что-то среднее между "спокойной ночи" и "до свидания", направился в свою комнату, юркнул под одеяло и стел расслабляться по системе йогов.

В прихожей раздались папин и мамин голоса.

— "…Родина слышит, Родина знает, где в небесах её сын пролетает…" — пропел отец. Отец был в хорошем настроении. В хорошем настроении отец всегда поёт эту песню. Отец прошёл в свою комнату, и некоторое время там было тихо.

Я услышал, как к двери подошла на цыпочках моя мама и ласково прошептала:

— Юра… Может быть, ты поужинаешь с нами вместе. Ещё рано… Папе будет приятно…

Я промолчал, продолжая расслабляться. В комнате отца по-прежнему было тихо. Видимо, отец ещё не просмотрел мой дневник, поэтому и молчит. Между прочим, он напрасно медлит. Сейчас я сделаю перед сном лёгкое расслабление, потом на моих наручных часах «Сигнал» на двенадцати камнях прозвучит звонок — и окончательный отбой! И уже никакая сила не заставит меня нарушить железное расписание моего бортжурнала. В середине моего расслабления из соседней комнаты начали поступать неясные сигналы, говорящие о том, что мой отец, видимо, расшифровал запись в моём дневнике и, судя по всему, делится об этом с мамой, а мама, как всегда, защищает меня, судя по её голосу. Как раз в это время мои часы просигналили окончательный отбой! Я стал быстро засыпать. Но здесь я услышал, как распахнулась дверь в мою комнату и раздался сердитый голос моего отца:

— Ну-ка, вставай с постели и марш в столовую!

Мама стояла рядом и шипела на папу:

— Не буди его! Не буди! Не буди!

А папа повторил свою фразу, наверно, раз пятнадцать. Но вы же, товарищи потомки, немного знаете мой характер: если уж в моей программе самообучения никакой разговор с отцом не намечен, то разговора и не будет.