Сверхприключения сверхкосмонавта

Правда, сегодня мне что-то не везло. Всё время приходилось закрывать торговлю — то и дело появлялся милиционер, и мне время от времени нужно было скрываться от него в переулке… Конечно, я бы ни за что не попался со своими гладиолусами, если бы не…"

На словах "если бы не…" страница закончилась, а на двух следующих страницах нельзя было разобрать ни одной буквы — всё расплылось, лишь в конце второй страницы удалось прочитать несколько фраз:

"…Зря бежал от милиционера! Это же такое счастье, что меня пригласили в милицию, и как это я сам не догадался зайти туда раньше и поставить в известность…"

Затем снова ничего не разобрать. Дальше, через две страницы, на третьей, Юрий вспоминает, как он находился в милиции, в детской комнате, и женщина-милиционер беседовала с ним.

"— Тебе бы с твоей скоростью бега спортом заниматься, — сказала она мне, — а ты цветами торгуешь.

— Между прочим, — отчеканил я, — прошу зафиксировать в протоколе, что до бега и после бега пульс у меня был пятьдесят два, ритмичный и глубокого наполнения, и никаких вазомоторов и никакой вегетатики!..

— Да, да, — согласилась дежурная по детской комнате, — ты спекулируешь цветами, и с таким, я бы сказала, нечеловеческим спокойствием.

— Я не спекулирую, — ответил я. — Я помогаю Пелагее Васильевне торговать. У неё есть разрешение, а она меня попросила помочь ей, потому что она болеет, и даже доверенность написала.

— А где у тебя доверенность? — спросила женщина-милиционер.

— Потерял. — Я действительно где-то посеял эту бумажку.

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказала женщина-милиционер, говори имя, фамилию, где живёшь, почему торгуешь цветами, где взял гладиолусы.

Я, конечно, на все эти вопросы не ответил. Начнёшь с объяснений, а кончать придётся тем, что попросит раскрыть мои секреты чедоземпрских, псиповских и сверкских тренировок. Но, когда женщина-милиционер настойчиво попросила всё-таки открыть моё имя и мою фамилию, я сказал как можно дипломатичнее:

— Ну подождите немного — скоро узнаете.

— Это как же скоро?

— Ну лет через тридцать или даже через двадцать.

— Так я уже на пенсию уйду, — сказала женщина, хитро улыбнувшись.

Это она меня хотела разжалобить: молодая, а говорит о пенсии. Но меня не разжалобишь, не на такого напала.

— Вы знаете что, — посоветовал я, — сейчас, вместо того чтобы выяснить, кто я, вы меня лучше запомните и когда придёте домой, то напишите обо мне…

— Что же написать о тебе?

— Ну это… воспоминание…

— Воспоминание? — Женщина даже рассмеялась. — Воспоминание о том, как ты гладиолусами торгуешь? Между прочим, ты вот цветами торгуешь, — продолжала она, — а не знаешь, что революционные работницы ещё при царе лозунг такой носили на демонстрациях: "Хлеба и роз!" Ты слышал об этом?..

— В оранжерее при университете на сельскохозяйственном факультете недавно начат необычный эксперимент, — сказал я. Электронно-вычислительной машине доверено управлять автоматической установкой, заменяющей во многом человека в выращивании ирисов, тюльпанов и гладиолусов. Установка, управляемая компьютером, передвигается по оранжерее в восемьсот квадратных метров по уложенным вдоль стен рельсам и выполняет самые разнообразные операции. Вы, конечно, об этом ничего не слышали?

— Как не слышала, — сказала женщина, — очень даже слышала.

— От кого? — удивился я.

— А от тебя, от тебя слышала!

Я даже на одну, может, миллионную долю секунды растерялся, так меня ловко поддели с ответом, но женщина в милицейской форме продолжала:

— Про электронно-вычислительную машину и про её применение ты кое-что знаешь, но вот о себе ты почти ничего не знаешь.

— Как это не знаю? — обиделся я.

— Ну вот не знаешь твоё имя, твою фамилию, где живёшь, — принялась она опять за своё.

— Вы лучше скажите мне, кто может быть автором вот этих стихов, — сказал я, доставая из внутреннего кармана листок со стихами. — Наука же утверждает, что в почерке отражаются индивидуальные особенности личности и что каждый имеет свой почерк, я правильно говорю? А то я, значит, себя зачедоземприваю, а меня хотят во что бы то ни стало расчедоземприть! — проговорился я.

— Чего, чего? — насторожилась дежурная.

— Да это я… я просто так говорю, — прикусил я свой язык.

— Говоришь ты правильно, — подтвердила женщина, — а поступаешь…

Но я ей не дал договорить.

Вот, товарищи потомки, теперь вы поймёте, почему я сначала расстроился, а потом сразу обрадовался, что меня пригласили в милицию. Мне бы давно самому сюда прийти с этими стихотворениями.

Женщина прочла все три стихотворения и сказала:

— А зачем же это по почерку устанавливать автора? Хорошие стихи…

— А затем, что они без подписи, — объяснил я.

— А зачем, чтобы они были с подписью?

— А затем… — сказал я. — Ну, что бы вы сказали, если бы при расследовании какого-нибудь преступления вашим милиционерам не надо было иметь никакого суплеса…

— Ты и суплес знаешь?